Химический вкус спирта, горько ударив через носоглотку, казалось, добрался до мозга и сейчас потечет из ушей. Доктора перекорежило, из глаз его хлынули слезы. Но, не желая обидеть государя подозрением, что тот предложил им паленую водку, он прохрипел:
– Хорошо пошла, – и, переведя дыхание, вернул стопку на стол. После этого утер салфеткой слезы и посмотрел на друзей – сначала на Даню, потом на Машу. Оба они, как зачарованные, глядели в ту сторону, где только что сидел Его Величество.
– А где государь? – спросил доктор. Ему показалось, что от жуткой водки у него до такой степени помутилось сознание, что он какое-то мгновение пробыл в забытье. Он явно что-то упустил. Например, то, как государь вышел или, не дай бог, упал под стол…
Бледный Даня с лоснящимся от пота лицом бросил на доктора бессмысленный, недоверчивый взгляд. Аркадий Эммануилович понял, что друзья тоже не в курсе, куда подевался царь. Он отодвинул стул и медленно, не сводя глаз с царского места, поднялся.
Все было как-то не так. Все как-то изменилось. Например, свет, казавшийся незадолго до того нежно- матовым и салонным, стал теперь полумраком мавзолея… Но это изменение касалось, скорее, восприятия…
– Док, качки не стало, – настороженно заметил Даня.
– Что? – переспросил Аркадий Эммануилович, медленно двигаясь за его спиной вдоль стола.
– Качки не стало. Мы будто бы и не на море.
И действительно, ощущение было таким, словно вы заснули в поезде, а проснувшись, поняли, что он стоит. Только вот где и когда он остановился, это вы упустили. Блюмкин подошел к креслу государя, для убедительности отодвинул его и, подняв края белой скатерти, заглянул под стол.
– И тут его нет, – роковым голосом сообщил доктор. – Что же это творится-то?
Он медленно перекрестился. Маша и Даня тоже поспешно осенили себя крестным знамением. Что-то было не так. Что-то было не так очень сильно, это чувствовал каждый из них, но ни выразить, ни даже объяснить самим себе, ЧТО, было невозможно.
Даня с Машей с места не поднимались, только сопровождали доктора обреченными взглядами. Блюмкин выглянул за дверь. Никого. Подошел к иллюминатору. Стекло запотело. Быстрыми круговыми движениями док протер его рукавом и приник вплотную. Вглядываясь, он все сильнее прижимался к стеклу очками, в какой-то момент те, брякнув, соскочили с переносицы и повисли на шнурке.
– Черт, что же это такое творится? – повторил недоумевающий доктор, нацепив очки обратно на нос.
– Что там? – чуть слышно спросила Маша.
– Ничего, – спустя некоторое время ответил озадаченный доктор. – В том-то и дело, что ни-че-го.
Он медленно, с опаской положил руку на холодную, нет, ледяную, словно облитую жидким азотом, ручку. Превозмогая студеную ломоту в пальцах, он хотел повернуть ее и открыть иллюминатор, но вдруг испугался и отстранился. «Нет, все же надо открыть, надо открыть, – покрываясь испариной, сказал про себя Аркадий Эммануилович. – В конце концов, мы же не в космосе».
– … Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится… – только нагоняя страху, забубнил Даня девяностый псалом.
Доктор повернул ручку и, словно крышку стиральной машины, откупорил-таки массивный иллюминатор. Засвистел ветер, голубой колкий рассыпчатый снег, поблескивая, вихрями заскользил в столовую, и с ним в помещение вполз неземной жесточайший холод. Упав на пол, он покатился, расползаясь и обволакивая ледяной хваткой щиколотки. Отчаянным выпадом доктор захлопнул иллюминатор плечом и повернул ручку.
– … Не убоишься ужасов в ночи… – задыхаясь, иступлено продолжал тараторить Даня, – стрелы летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы опустошающей в полдень…
Впервые за последнее время судно слегка покачнулось, точнее, чуть перевалилось с боку на бок и вновь застыло на месте.
– Да помолчи ты! – не выдержав, рявкнул доктор.
– Не приключится тебе зло… – Даня осекся, и как раз в этот момент раздался тяжелый стук.
– … И… и… рана не прибли-бли-жится теле-ле-ся твоему, – дозаикался все-таки Даня и замер, задрожав так, что громко застучали зубы. Пытаясь заглушить этот звук, он схватился за челюсть.
– Это мне одному показалось? – неуверенно спросил доктор, прислушиваясь.
«Бум, бум, бум, бум», – отчетливо повторились удары, свет дважды мигнул, откуда-то снизу донесся массивный басистый скрежет.
– Ой, – как-то уж совсем безнадежно пискнула Маша. – Мне тоже.
– Спокойно, спокойно, – поднял руку Аркадий Эммануилович, вновь подкрался к двери и прислонился ухом. Потом повернулся к ней губами и, чуть осипшим от волнения голосом, спросил: – Кто там? – и вновь приник к створке.
Оттуда, снаружи, донесся не человеческий, а, скорее, медвежий храп, низкий, на пределе восприятия, но оформляющийся в слова:
– Откройте, господа!
Доктор нервно схватился за позолоченную дверную ручку.
– Господа, откройте, – чуть более четко послышалось снаружи, – ход готов к вашему… – Дальше было не разобрать, голос перешел в сплошное басовитое фырканье.
Доктор попятился от двери, Маша с Даней шумно вскочили и прижались друг к другу у стены.
– Ну же, господа, откройте! – повторил неизвестной конфигурации монстр. – Или я вынужден буду войти, прибегнув к силе.
– Боже, что же это творится? – пробормотал Блюмкин, заходя за стол, слепо шаря по скатерти в поисках ножа или хотя бы вилки, и не в силах оторвать взгляд от входа.
Дверь заметно прогнулась внутрь, замок заскрипел, щелкнул, позолоченная ручка отскочила и со звоном упала на пол… И в столовую шагнул невероятных размеров пес. Пес этот был темно-серый, чуть меньше лошади, но побольше, чем пони. Щеки его обвисли до такой степени, что была видна розовая изнанка нижних век и красноватый белок безразличных глаз.
– Простите, господа, простите, барышня, но всем вам следует пройти со мной, – прочавкала слюнявая собака. – Не стоит медлить, проход может быть закрыт.
– А вы, простите, кто? – хорохорясь, с ноткой возмущения осведомился логопед.
Какое-то время пес смотрел на него в упор равнодушным, но очень тяжелым взглядом, затем хрипло вздохнул и сказал:
– Собака. Следуйте за мной, иначе останетесь здесь на века – призраками тосковать в этих узких покоях.
С этой фразой пес попятился, так как его размеры не позволяли ему развернуться в дверях, и углубился в коридор.
– Идемте же, господа! – послышался удаляющийся голос пса. – Иначе, повторяю, останетесь на века…
Доктор засуетился в нерешительности, но, встретив перепуганные взгляды онемевших друзей, развел руками и махнул на дверь:
– Как бы то ни было…
Даня с Машей быстро двинулись за ним к выходу. Из глубины коридора вновь донесся уже едва различимый голос четвероногого провожатого:
– Идемте!
Взбежав по узкой лестнице, троица выбралась в лютую стужу и густую метель. Вся царская яхта обледенела, и перила покрылись ворсистым, как паучьи лапки, лазоревым инеем. Прикрываясь локтем от яростной вьюги, доктор заметался от борта к борту, разыскивая пса. Даня стоял, обнимая съежившуюся Машу.
– Здесь есть кто-нибудь? – крикнул ошалевший доктор и вдруг замер, разведя руки и открыв рот так, словно увидел нечто невероятное.
Прижимая к себе Машу и заслоняясь от ветра воротником пиджака, Даня попытался разглядеть в
