Капюшон с нее стащила. И узрел тотчас Пассини Очи ясные девицы, И вскричали над утесом Изумившиеся птицы. Злой ключарь приходит в замок, Королю приносит вести, Говорит, что сам Пассини Дочь его убил на месте. О судьбе своей печальной Не сказала та ни слова. Лишь теперь узнали тайну Все от гостя колдовского. Двери в гостиную отворились, заиграла траурная мелодия, и четверо в черных с белесыми начертаниями облачениях схимников внесли настоящий лакированный гроб, в котором лежала юная девушка в белом платье. Перед ними, как перед великанами, расступались марионетки придворных дам и слуг.
Гроб стоит уж подле трона, Лют и страшен гнев владыки, Вся Сардиния в печали Точит сабельки и пики. Месть жестока итальянцев, Нрав грубее корки наста, И священник молвит грустно: Sic morire none basta![8] Вот уж тащат капитана, Горем сломленного тоже, И вокруг уже собрались Люди, судьи и вельможи. Над смиреннейшим Пассини Под отца тяжелым зраком Быстро суд свершился правый: Должен скормлен быть собакам! Тут связанного мальчика, исполнявшего роль капитана Пассини, схватили монахи, сунули в бочку и сделали вид, что искромсали беднягу трезубцами. Потом они опрокинули бочку, и из нее высыпались кости. В зал впустили десяток охотничьих собак, и они, виляя хвостами, набросились на останки капитана.
Казнь прошла, и всходит солнце. Тени четкие, блуждая, Протянулись в мутном свете, Сгустки ночи сохраняя. Гавань спит уже лучиста, Только крысы колобродят, Корабли застыли в дымке, В порт Кальяри не заходят. Просыпаются торговцы. Колокольнями соборы Рассыпающимся гулом Завели переговоры. Сотый раз доминиканцы На своей латинской мессе Служат в черных облаченьях Панихиду по принцессе. Траур кончился, и снова Горы яств и горы хлеба Отомщенные сардинцы Поглощают, славя небо. И король веселый тоже, Закатив великий пир, Веселится с малой дочкой, Торжествует с ним весь мир. Трубы звонкие трубили, Барабан, ликуя, бил, И орган в соборе мрачном Мыш летучих веселил. А ключарь, рубин огромный, Что король ему вручил, На груди своей лелея, Чай с чертями скромно пил. Вдруг резко и громко заиграл рояль, скрипки лихо завели веселый итальянский танец, и все закружились в сумасшедшем хороводе вокруг гроба.
Наконец веселое смятение улеглось, и Домино объявил перерыв.
Гости не разбрелись по всему дому, почти все остались в гостиной. Исчезли только артисты и Иван Александрович Человек. По рукам пошли подносы с малюсенькими пирожными и конфетами. Онемевший,
