– Переворачивай телеги! Устроим тут баррикаду! Давай еще!..
Толпа, оправившись от неожиданности, снова двинулась вперед. Какой-то парень с перевязанной левой рукой схватил офицера за рукав.
– Остановись, Уно! Нам незачем тут... Пошли!
– Иди, если хочешь.
– Но ты же...
– Я не нуждаюсь в твоей опеке, Ходжа! Иди, я теперь сам...
– Бей-убивай! – Крестьяне уже подошли к перевернутым телегам на удар копья.
– Вперед! В бой, подонки, пока я не поджарил вам зад! – Ахмет бросился на косы, сжимая в одной руке пистоль, а в другой баделер.
– Вперед! – истошно закричал Милош, кидаясь следом.
– Уно! Стой, болван! – взвыл Ходжа и, схватив саблю в левую руку, бросился за ними.
Вслед за этой троицей, составившей острие клина, в бой кинулись австрийские солдаты. А откуда-то сбоку, из темноты, с криком «Алла!» на крестьян обрушился всадник, врубаясь в самую гущу, туда, где мелькал баделер Ахмета.
Она мчалась вперед. Одна. По ночной дороге.
«Вот и все. Так и надо – без объяснений, слез... Мы бы все равно расстались... почему же так больно? ТАК больно?! Не думать бы об этом при НЕМ... хотя, теперь уже все равно...»
«Может, ты хочешь остаться с Ахметом?»
Она сбилась с мыслей, закашлялась, задохнувшись ночным воздухом и готовым вырваться стоном: «Хочу!»
«Я подумаю».
«Это нужно решить до вселения. Потом будет поздно».
«Я подумаю», – повторила она, уже понимая, что откажется, но будучи не в силах сразу сказать «нет».
«Мы не сможем вместе... Он не сможет, зная, ЧТО я впустила в его мир. Я уйду... Вот только бы увидеть его еще разок, мученье мое кареглазое...»
Мост через небольшую горную речушку. Несколько каменных домов. Останавливаться ей не хотелось. Ей ничего уже не хотелось.
«Только вперед. Скорей бы все это кончилось...»
– Мы гнались за ним с самого Маутендорфа. – Матиш пригладил рукой седеющие усы. – Старый Ходок устроил там кровавую баню. Вот, с нами все, кто сумел спастись... Кто мог ожидать от него такой прыти?..
– Хорват бы мог, – вздохнул Бибер.
– Кстати, что с капитаном?.. – спросил Милош.
Все, кто приехал с Матишем, молча потупили взоры.
– Он спасся?
– Если бы он был жив, нас бы не разгромили, как щенков, как последних... – В сердцах Матиш махнул рукой. – Его застрелил из пистоля кто-то из тех, что были с Марией.
– Да что там! Это я во всем виноват! – сокрушенно вздохнул Ульбрехт. – Если бы я не оплошал так бестолково с этой каретой, будь она проклята!.. Цебеш сидел бы в своей деревне еще неизвестно сколько... – Он вдруг замолк, глядя вниз, на забитую брошенными телегами и экипажами дорогу. – Там... Смотрите, это она... Та карета!
Все уставились на черный экипаж, пристроившийся позади брошенных на дороге телег. Где-то далеко, за перевалом, испуганно завыла собака.
Солнце осветило вершины альпийских гор утренними лучами. Защебетали птицы. Откуда-то появились купцы и погонщики. Со скрипом тронулась первая телега. Солдаты сваливали трупы в общую кучу у дороги. Погибших же сослуживцев оттаскивали в сторонку и укладывали рядом с офицером. Страусиное перо все так же белело на его блестящем в рассветных лучах, но помятом и окровавленном шлеме. Раненые у палатки стонали и матерились – над ними орудовал фельдшер.
– Да, судари мои. Это была страшная сеча, – вздохнул Милош, оглядев поле боя. – Еле отстояли... Если бы не тот итальянский офицер и два его приятеля, перевал был бы уже занят людьми Старика... А где, кстати, сам итальянец? Погиб?
– Нет. Среди мертвых мы его не нашли. А ведь он был здесь, когда герр Матиш подоспел со своими...
– Говоришь, итальянцы? Трое? – Матиш подозрительно посмотрел на Милоша.
– Ну да, – смутился тот. – Я еще подумал: откуда они здесь вдруг...
– Эй, Матиш! А где наши лошади? – закричал с другой стороны дороги Ульбрехт Бибер, отделенный от них сплошным потоком начавших свое движение телег.
– Идиот! Я же тебя поставил их охранять! – Матиш в сердцах сорвал с себя шапку.
– О боже! Что за наваждение... Опять! Господи помилуй... – схватился за голову Милош. Он
