Дальтон повторил:
– Поплатиться жизнью? Он так и сказал?
– Да, именно так. Эти слова показались мне настолько странными, что я их запомнила.
– Продолжайте.
– Что еще вам сказать? Волнение матери, ее загадочные слова, речь капитана де Лиманду – все это говорило о том, что над нашей семьей нависла какая-то угроза, и я не могу отвратить ее. Я сдалась. На следующий день меня отправили в Марни, к родителям капитана. Перед отъездом я еще раз потребовала объяснений, но мама снова отказалась давать их, и я упрекнула ее в предубеждении к Жаку Данблезу. Я сказала: «Мама, ты его никогда не любила». Но она только пожала плечами… Две недели я жила у дяди. Мне не позволяли одной гулять в парке, в пять часов вечера тщательно запирали все окна и двери. Я спала в комнате, смежной со спальней тетки и комнатой старой служанки. А потом… произошло несчастье… Вот и все…
Мадлен расплакалась.
Поль положил руку ей на плечо и мягко сказал:
– Мадемуазель, мы в вашем распоряжении. Я прошу вас только об одном: взять себе в подмогу моего друга Валлорба, сообщать ему все, что вы узнаете, и не предпринимать ничего без его содействия. Договорились?
– Да.
14. Обвиняемый упорствует
Прошел день. За это время ничего не произошло. Газеты все еще публиковали подробности убийства, пытаясь поддержать в публике интерес к делу. Виновность Жака Данблеза казалась очевидной. Понятно, нелегко было объяснить, как он совершил столь грубую ошибку – забыл на месте преступления свой револьвер. Хотя известны случаи, когда убийца, тщательно обдумав свой коварный план, одной какой- нибудь небрежностью разрушал все. Многие склонялись к тому, что Жак Данблез, совершив убийство, вынужден был спешить, так как слуга капитана проснулся и мог застать его в спальне своего хозяина. Этим обстоятельством газеты и объясняли его оплошность.
Жиру по-прежнему отказывался вести какие бы то ни было переговоры с репортерами и давать интервью. В отместку те не упоминали в своих заметках его имени, а только глухо называли, и то в случаях, когда без этого было не обойтись, «судебный следователь». Они заранее злорадствовали, предвкушая минуту, когда Жиру допустит какую-нибудь ошибку. Тогда-то над ним поиздеваются!
Впрочем, необходимые сведения газетчики получали и без помощи Жиру. Так, без малейших затруднений они узнали, что он решил допросить обвиняемого, как только истечет полагающийся по закону срок. Правда, защитник Жака Данблеза протестовал, но следователь не сдавался.
Итак, через день после ареста Жака Данблеза привели в кабинет Жиру. Фотографы не зевали, и в газетах появились новые снимки авиатора. Он не был удручен, смотрел прямо и открыто и никакого страха, по-видимому, не испытывал.
Закончив с формальностями, следователь спросил:
– Где вы находились в ночь убийства капитана де Лиманду?
– Не знаю.
– Куда вы ездили? Молчание.
– Вы не помните, куда вы поехали?
– Нет.
– Но вы не отрицаете того, что уезжали из дома?
– Не отрицаю и не признаю. Не знаю.
– Найденный возле трупа капитана браунинг принадлежит вам?
– Да.
– Из чего это видно?
– Там выбит номер.
– Какой?
– 103000.
– Значит, кое-что вы все-таки помните?
– Я помню номер своего револьвера.
– Но не помните, где были в ночь преступления?
– Нет.
– Очень странная забывчивость.
– Возможно.
– Вы продолжаете утверждать, что не убивали капитана де Лиманду?
– Да.
Жиру еле сдержался. Он свирепо посмотрел на обвиняемого и сказал:
– Хорошо, попробуем с другого конца. Часто вам случалось покидать дом по ночам?
