— Она славная женщина, почему ты так с ней обходишься?
Мы остались в темноте.
— Нужно позвать ее, чтоб зажечь свечу, — сказал я. — У меня есть спички, — ответил ты.
17
Свеча была всунута в горлышко старой бутылки из-под лимонада; остался только огарок, но фитиль горел еще ярко. Я пододвинул тебе мой единственный стул, а сам присел на угол стола.
— Ну, — сказал я, улыбаясь, с ласковой иронией, — чему обязан такой честью?
Ты положил на постель кожаную сумку, которая была у тебя в руках, но шляпу все время держал на коленях. Я повторил прежним тоном:
— Чем могу служить?
— Приюти меня ненадолго. Завтра я принесу постель, если ты не возражаешь.
— Вот тебе и на! — воскликнул я.
Я удивился, но больше всего меня поразило твое непринужденное поведение, более того — непосредственность, с которой ты со мной говорил. «Ты обращаешься со мной как с другом», — подумал я. За пять минут мы уничтожили ту пропасть, которая в течение шестнадцати лет все больше и больше углублялась.
—
— То есть как это? Если ты мне не объяснишь, я не могу принять тебя. Наоборот, я должен буду отвести тебя домой.
— Мы теперь живем не там, где ты думаешь. Мы переехали в Боргоньисанти [2] и снимаем комнату у жильцов.
Ты был одет так же, как и два месяца назад, только шарфа не было. С тех пор я избегал ходить в этот подвальчик. Зима на тебя не повлияла; ты выглядел здоровым и крепким, казался уверенным в себе. Свет падал тебе на лицо, и я видел, что твой взгляд спокоен. По углам рта и над верхней губой виднелся белокурый пушок, особенно заметный при таком освещении.
Я никак не мог представить себе тебя и
— Вернемся к нашим баранам, — сказал я.
— Как?
— Есть такое выражение. Если я тебе скажу «ab ovo» [3], ты поймешь лучше?
— Ты знаешь латынь?
— Нет, к сожалению. Затем я снова начал:
— А не следует ли тебе еще подумать? Может стоит, проводить тебя домой?
— Сегодня я, во всяком случае, не вернусь.
— Почему же?
— Из-за одной девушки.
— А! — только и нашелся сказать я. Потом добавил: — Ты очень изменился.
Огарок догорал; я продлил ему жизнь, подобрав воск, застывший на бутылке. Ты сказал:
— Это дочь хозяйки. Между нами ничего не было, мы просто шутили. Сегодня утром папа поймал нас в коридоре. Меня он запер в комнате, а за ней погнался с метлой. — Тут ты вдруг улыбнулся. — Произошла страшная ссора с ее родителями. Тем временем мне удалось удрать.
Через несколько минут свеча погасла окончательно. Ты зажег восковую спичку, но я сказал:
— Пойдем купим другую свечу. К тому же надо поужинать.
— Я хотел бы угостить тебя, если ты не возражаешь, — сказал ты.
18
И жил на виа Рикасоли, рядом с запасным выходом кино «Модерниссимо». Было уже поздно, около девяти вечера. Напротив нас светилась витрина молочной; с ярко освещенного третьего этажа доносились звуки танцевальной музыки. Еще стояли холода; ночь была лунная, звездная. В конце улицы, прямо против нас, вырисовывался купол собора Санта Мария дель Фиоре. Мы прошли мимо редакции газеты «Ла Национе» и повернули на Соборную площадь.
— Как ты узнал, где я живу? — спросил я.
— В адресном столе, — улыбнулся ты.
— Тебе хочется поужинать как следует?
— Я привык к легкой еде по вечерам. Мы можем закусить у стойки в «Бекаттелли».
Ты действительно был не таким, каким я привык считать тебя: ты был другом. Я взял тебя под руку.
Зал был почти пуст. Джованни Бекаттелли с равнодушным видом сидел за кассой. Двое посетителей ужинали, поставив тарелки на мраморные стойки. За единственным столиком сидели газетчик с площади Витторио и его жена, оба толстые, вероятно отечные, и старый продавец галстуков, у которого болели ноги.
— Ты часто сюда ходишь? — спросил я.
— Сын хозяина учился со мной в школе.
Джованни обрадовался, увидев нас; сначала он не почил, что мы пришли вместе.
— Здорово, — сказал он, — что это ты так поздно гуляешь?
Ты немного смутился, но потом к тебе снова вернулась твоя сдержанность.
— Я с братом, — ответил ты.
Джованни покачал головой и спросил, как и твои друзья из «детского сада»:
— С каких пор он твой брат?
— С тех пор как мы родились, — ответил я. Пришлось показать наши документы, чтоб убедить его.
Мы заказали макарон и по бутерброду. Ты пил сладкое белое вино.
Бакалейные лавки уже закрылись, и нам пришлось пройти довольно далеко, чтобы купить свечку. Наконец мы оказались на виа де'Нери. Перед нами остановился тринадцатый номер трамвая, и я сказал:
— Почему бы тебе не сесть на этот трамвай и не вернуться домой? Ты сойдешь у моста Каррайа. Отец ведь будет волноваться.
— Я ему оставил записку.
— Я обязан отвести тебя. Сейчас там уже, наверное, все уладилось.
Бакалейщик с шумом опустил железную штору; с виа делла Нинна дул леденящий ветер. Ты молчал, лицо твое побледнело. Я сказал последние слова серьезным тоном и понял, что ты растерялся. Внезапно ты сказал:
— До свидания!
И, повернувшись ко мне спиной, быстро, почти бегом, пошел прочь. Перейдя виа Альтафронте, ты оказался уже в пятидесяти шагах впереди, на набережной. Но у спуска к мосту Грацие тебе преградил дорогу трамвай, и мне удалось догнать тебя.
Мы пошли назад. На одном из перекрестков налетел сильный порыв ветра. Ты закашлялся.
— Ты разгорячился и простудишься. У тебя все побаливает горло? — спросил я.
Ты продолжал идти молча, искоса поглядывая на меня, я видел, как в твоем взгляде вспыхивала обида.
Я предложил выпить кофе, в баре «Канто алле Рондини». Ты согласился, все еще замкнутый в своем молчаний и раздражении. Перед зеркальной рекламой ты поправил галстук. Потом, прежде чем размешать сахар в чашке, ты облил ложку водой. Хозяин бара, мой приятель, сказал:
— Ну и чистюля ты, мой милый!
Ты покраснел и метнул в него яростный взгляд.
На виа делла Пергола, перед театром, стоял длинный ряд экипажей, группа молодежи, шумно переговариваясь, выходила из публичного дома.
— Ладно, переночуешь у меня, — сказал я. — Доволен? Но завтра же с утра пойдем в Боргоньисанти.
Молчание.
