— Позвольте мне заметить, дорогая баронесса, содержание такого значительного памятника старины в достойном состоянии обходится недешево, поэтому Министерство культуры готово взять эти расходы на себя, погасив задолженности, а также обеспечить материальной поддержкой другие, так сказать, объекты филантропической деятельности мсье барона, как-то: люанвильскую гимназию, клуб ревнителей виноделия, сохранить стипендии Бельшютов для юных талантов биофака Лионского университета, традиционный ежегодный Капустный праздник, профинансировать переиздание ряда книг мэтра де Бельшюта, а также обеспечить достаточной рентой и определенными полномочиями вас, как его наследницу. Вы могли бы сохранить за собой какой-нибудь флигелек, чтобы после полярных экспедиций и многотрудных изысканий в пингвинистической области отдыхать, так сказать, среди родных стен, а также занять достойное место почетного директора, или, скажем, хранителя Бельшюта, или…
— Вы чиновник от культуры? — наконец-то поборов гипнотизм Дюлена, спросила я.
— Помилуйте, мадемуазель де Бельшют, я всего лишь скромный торговец недвижимостью, но считаю высокой честью выполнить поручение министерства. Видите ли…
— Извините, мсье Дюлен, что перебиваю. Скажите прямо, вы хотите, чтобы я сию же секунду продала вам наш замок?
— Не мне, мадемуазель де Бельшют, помилуй Бог! И речь вовсе не идет о продаже, лишь о передаче государству. Бельшют не просто некое строительное сооружение, это культурное наследие Франции, да что там Франции — всего человечества! Замок нуждается в реставрации и в заботе!
— И поэтому вы считаете уместным говорить об этом сейчас? Мое личное горе — ничто по сравнению с культурными запросами человечества?
— Еще рюмочку кларета, баронесса?
От его наглости я опять лишилась дара речи.
— Мне вполне понятны ваши чувства, мадемуазель де Бельшют. На первый взгляд столь прозаические темы действительно кажутся неуместными и оскорбительными отчасти. Но лишь на первый взгляд. Вы сами почувствуете себя увереннее, дорогая баронесса, зная, что государство готово протянуть вам руку помощи в столь трудную для вас минуту. Я вполне разделяю ваше нежелание расставаться с замком, но ведь этого-то как раз и не произойдет! Министерство культуры — лучший и самый достойный преемник из всех возможных покупателей. Уверен, их у вас будет немало, поэтому дерзнул…
— Отложим этот разговор, мсье Дюлен. — Я приподнялась с кресла и тут же плюхнулась обратно. Окоченевшие в туфлях ноги не держали меня. — Я не могу принять сейчас никакого решения: завещание еще не оглашено. Кто знает, как распорядился замком мой отец?
— Не думаю, чтобы у барона были другие наследники, кроме вас, мадемуазель, — заявил торговец недвижимостью, скептически рассматривая мои колени.
— Завещание будет оглашено завтра после похорон. — Эти слова произнес мой голос, но он определенно не принадлежал мне! — Тогда и узнаем.
— В таком случае, надеюсь, вы не откажете мне в аудиенции послезавтра, баронесса де Бельшют?
Я кивнула и показала на дверь. Дюлен церемонно распрощался и ушел, беззвучно затворив тяжелую дверь за собой. Я подышала на руки, передернула плечами, потопала ногами. Выпить еще, что ли? А я не сопьюсь? Ладно, от одного глотка не будет хуже. Я протянула руку и коснулась бутылки. Ледяная! Холоднее, чем моя рука. Я потрогала другую. То же самое. Все ясно: я пью все холодное, потому и не могу согреться.
Что ты там застряла, маленькая пьяница? Папина шутливая интонация и папин ласковый голос. Я соскучился!
Дверь за моей спиной заскрипела. Я обернулась. Она начала открываться! Папа!
Так все-таки это сон! Цветы, скорбные лица, песнопения, индюк, торгующий недвижимостью… Этого же не может быть! Папа сейчас войдет, заговорит со мной, а потом я проснусь в своем спальнике в полумраке антарктической станции. Оденусь, выпью кофе, возьму видеокамеру и отправлюсь наблюдать за моими пингвинами. Да, обязательно кофе! И хорошо бы его принес на подносе Герен, чтобы все было, как дома…
Тут в дверном проеме действительно возник поднос с кофейником и чашками, но держал его вовсе не дворецкий, а адвокат Брунар. Конечно же это сон!
— Как ты, дружочек? — спросил Брунар. — Не хотелось будить Герена, я сам сварил тебе кофе.
Я залпом проглотила чашку обжигающего напитка. Вот именно это мне и было надо! Налила себе вторую.
— Старина Арман так переживал, что банкет будет в мэрии, а не в замке, — сплетничал про дворецкого Брунар. — Как тебе Фонтан-Дюлен? Заговорил до умопомрачения? Редкостный проходимец! Классический образец торгаша и деляги.
Жаль, это определенно не сон.
— А ты не проходимец, дядюшка Эдуар? Как ты мог? Я еще не успела повидаться с папой, а ты подсовываешь мне этого делягу! Ты же прекрасно знал, кто он и что ему от меня надо! Это унизительно! Так не поступают друзья!
— Успокойся, девочка. — Адвокат взял мои руки. — Ох и ледышки!
Я дернулась, но он держал крепко.
— Послушай меня, Нана. Успокойся. Если бы Министерство культуры не заинтересовалось вашим замком, а Дюлен не проявил расторопность, задействовав все свои связи, то сейчас твой папа лежал бы в морге, а здесь хозяйничали бы судебные исполнители, описывая имущество для торгов.
— Торги! Долги! Папа никогда бы не потерпел вашего беспардонного нашествия!
Я со всей силы отпихнула Брунара, вылетела из охотничьей гостиной в гербовый зал и остановилась как вкопанная. Там не было ни души! Только папа по-прежнему лежал среди цветов и складок бархата.
— Папочка! — Я устремилась к нему. Мой голос и звуки шагов гулко зазвенели по залу. — Папочка!
Беззаботный сквознячок все так же играл папиными волосами и пламенем свечей в изголовье. Папины ресницы дрогнули, губы сложились в ласковую улыбку. А вдруг все неправда? Вдруг они ошибаются? Папа просто спит, устало свесив с постели правую руку?
— Папа, это я, — тихо произнесла я, уселась на край ложа и попыталась поудобнее пристроить эту его руку, интимно испачканную помадой какой-то из целовавших ее женщин.
Рука вяло сопротивлялась и была холодная. Я вытерла следы помады. Ну и что? У меня тоже холодные руки. Брунар назвал их ледышками.
— Папа! — Я передвинулась по бархатному покрывалу к нему поближе и заглянула в лицо, как делала в детстве, когда приходила будить утром. — Па-па! — Я погладила его волосы и скользнула рукой по щеке.
Щека тоже была холодная. Для сравнения я потрогала свою и чуть не вскрикнула: моя собственная оказалась страшно горячей, несмотря на непрекращающийся озноб. А папина была холодная, нет, не ледяная, не замерзшая, а просто холодная. Безразлично холодная. И его лоб тоже был холодный и безразличный, как камень.
Чтобы убедиться окончательно, я коснулась папиного лба губами, как делал он сам, когда я болела. Лучше бы я не экспериментировала! Ощущение губ оказалось еще страшнее! И едва уловимый лекарственный запашок консерванта, я его хорошо знаю: так пахнут в музеях чучела животных и птиц…
— Папочка, значит, все? Значит, тебя нет больше? — Мне ужасно хотелось заплакать, но мои глаза были сухими до боли. — А как же я? Как я без тебя? Папочка! Зачем ты это сделал?
Я обняла его за плечи и прижалась к груди. С тем же успехом я могла бы обнимать ледяной валун в Антарктиде. И вдруг вместе с холодом на меня накатил ужас: а что, если папа сейчас прижмет меня к себе своими безразличными холодными руками и задушит? Нет, Боже мой, глупость какая! Папа никогда не поступит так. Но ведь это не папа: это бездушное, холодное тело, труп, камень… И мой папа одновременно…
— Папочка, прости! Прости! Как я могла подумать такое! Прости, папочка!
Я сползла с ложа вниз и встала перед ним на колени, уткнувшись лбом в шелковистый холодный
