денотации и манифестации — как в виде способности утверждать предпосылки, так и в виде способности выводить заключение. Итак, мы видим: имеется очень сложная структура, внутри которой каждое из трех отношений логического предложения как такового является — каждое по-своему — первичным. Данная структура в целом формирует третичную организацию языка. Именно потому, что она создается посредством онтологического и логического генезиса, она — зависит от смысла — того самого, который задает вторичную организацию языка, имеющую совершенно иной характер и распределение. (Взгляните, например, на различие между двумя х: х неоформленного парадоксального элемента, который в случае чистого смысла утрачивает самотождественность, — их объекта вообще, характеризующего лишь форму тождества, выработанную в общезначимом смысле). Таким образом, рассматривая сложную структуру третичной организации, где каждое отношение предложения должно опираться на другие отношения циклическим образом — мы видим, что она как целое или любая из ее частей может разрушиться, если утратится данная взаимодополнительность. И дело не только в том, что цикличность логического предложения всегда можно нарушить (подобно тому, как мы разрываем кольцо) и обнаружить за ним иначе организованный смысл — но и в том, прежде всего, что смысл хрупок настолько, что может опрокинуться в нонсенс и тем самым поставить под удар все отношения логического предложения: сигнификация, манифестация и денотация рискуют кануть в недифференцированной пропасти безосновного, способного лишь пульсировать чудовищного тела. Вот почему по ту сторону третичного порядка предложения и даже вторичной организации смысла, мы предчувствуем присутствие ужасного первичного порядка, в котором сворачивается весь язык.
Отсюда ясно, что смысл — с его организацией случайных и единичных точек, проблем и вопросов, серий и смещений — дважды продуктивен: он порождает не только логическое предложение с присущими ему измерениями (денотацией, манифестацией и сигнификацией), но и объективные корреляты последнего, которые сначала сами производятся как онтологические предложения (денотируемое, манифестируемое и сигнифицируемое). Несовпадения и накладки между этими двумя аспектами генезиса объясняют такой феномен, как ошибка, поскольку обозначаемое, например, может быть дано в онтологическом предложении, не соответствующем рассматриваемому логическому предложению. Однако, ошибка — очень искусственное, абстрактное философское понятие, поскольку она затрагивает только истинность предложений, которые, как считается, даны в уже готовом виде и по отдельности. Генетический элемент открывается только тогда, когда представления об истине и лжи переносятся с предложений на проблему, которую эти предложения, как предполагается, разрешают. При этом истина и ложь полностью меняют свой смысл. Вернее, место истины как категории в ситуации, когда истина и ложь относятся к проблеме, а не к соответствующим ей предложениям, заменяет именно категория смысла. С этой точки зрения проблема указывает не на субъективный и предварительный характер эмпирического знания, а напротив, отсылает к идеальной объективности, к конститутивной структуре смысла, лежащей в основе как познания, так и познанного, как предложения, так и его коррелятов. Именно отношение между проблемой и ее условиями задает смысл как истину самой проблемы. Может статься, что эти условия недостаточно определены или, напротив, что они определены сверх меры — то есть так, что проблема оказывается ложно поставленной. Что же касается определения условий, то оно, с одной стороны, включает пространство номадического распределения сингулярностей (Топос), а с другой — время распада, за которое это пространство делится на подпространства. Каждое из таких подпространств последовательно задается через введение новых точек, обеспечивающих поступательное и полное определение рассматриваемой области (Эон). Всегда есть пространство, сгущающее и осаждающее сингулярности, так же как всегда есть время, поступательно восполняющее событие фрагментами будущих и прошлых событий. Таким образом осуществляется пространственно-временное самоопределение проблемы, вследствие которого она выдвигается, покрывает недостаток собственных условий и не допускает их излишка. Именно здесь истина становится смыслом и продуктивностью. И решения рождаются именно в тот момент, когда проблема определяет сама себя. Вот почему, как правило, считается, что решение закрывает проблему, что оно задним числом приписывает ей статус субъективного момента, неизбежно преодолеваемого, как только находится соответствующее решение. Хотя справедливо и обратное. Посредством соответствующих процессов проблема определяется в пространстве и времени, и как только она определяется, она задает решения, в которых продолжает существовать. Именно синтез проблемы с ее условиями порождает предложения, их измерения и корреляты.
Таким образом, смысл выражается как проблема, которой соответствуют предложения, указывающие на специфические ответы, последние же, в свою очередь, означают отдельные случаи общего решения и манифестируют субъективные акты вынесения решения. Вот почему прежде чем выражать смысл в инфинитивной или причастной форме (быть-белым снегом, будучи-белизной снега) желательно выразить его в вопросительной форме. Верно, что вопросительная форма понятна только на основе уже готового решения или решения, которое осталось только отыскать, что она — всего лишь нейтрализованный двойник ответа, которым уже кто-то обладает (какого цвета снег? который час?). По крайней мере у вопросительной формы уже то преимущество, что она указывает путь к тому, что мы ищем: к подлинной проблеме, ничуть не похожей на предложения, которые она подчиняет себе. Настоящая проблема порождает предложения так же, как она полагает собственные условия, и предписывает индивидуальный порядок преобразования порожденных ею предложений в рамках общих сигнификаций и личных манифестаций. Вопрошание — только тень намечаемой или, точнее, реконструируемой на базе эмпирических предложений проблемы. Но сама по себе проблема есть реальность генетического элемента — сложная тема, которую нельзя свести к какому-либо тезису, высказанному предложением[93]. Равным образом иллюзорно эмпирически формулировать проблему посредством предложений, которые служат «ответами» на нее, философски или научно определять ее через форму возможности «соответствующих» предложений. Такая возможность может быть как логической, так и геометрической, алгебраической, физической, трансцендентальной, моральной и так далее. До тех пор, пока мы определяем проблему через ее «разрешимость», мы путаем смысл с сигнификацией и понимаем условие только в образе обусловленного. На деле область разрешимости относительна к процессам само-определения проблемы. Синтез проблемы с ее собственными условиями полагает нечто идеальное, необусловленное, задающее сразу и условие, и обусловленное — то есть область разрешимости и решения, присутствующие в этой области; форму предложений и их заданность в этой форме; сигнификацию как условие истины и предложение как условную истину. Проблема не может быть уподоблена ни предложениям, которые ей подчинены, ни отношениям, которые она порождает в предложении: проблема не является предложением, хотя и не существует вне выражающих ее предложений. Таким образом, нельзя согласиться с Гуссерлем, когда он заявляет, что выражение — лишь двойник, с необходимостью имеющий то же «содержание», как и то, что им выражено. Тогда и проблематическое — не более, чем одна из разновидностей предложения среди прочих, а «нейтральность» оказывается от него по другую сторону, противостоя всему, что содержит предложение вообще, но лишь с тем, чтобы представлять другой способ понимания выражаемого как двойника соответствующего предложения. Мы снова сталкиваемся с альтернативой сознания, предложенной Гуссерлем, — альтернативой между «моделью» и «тенью», которые суть два модуса-двойника[94]. Напротив, проблема — как тема и выражаемый смысл — обладает сущностной нейтральностью, хотя ни в коем случае не является ни моделью или тенью, ни двойником выражающих ее предложений.
Проблема нейтральна в отношении любого из модусов предложения. Animal tantum… Окружность как таковая не является ни какой-то конкретной окружностью, ни понятием, представленным в уравнении, общие термины которого должны принимать частное значение в каждом конкретном случае. Окружность, скорее, представляет собой дифференциальную систему, которой соответствует излучение сингулярностей[95]. То, что проблема не существует вне предложений, которые выражают ее как свой смысл, означает, что проблемы, собственно говоря, нет: она присуща предложениям, поддерживается ими, сливаясь с тем сверх-бытием, с которым мы столкнулись раньше. Однако, такое небытие не является бытием негативного; скорее, это бытие проблематического, которое следовало бы писать как «(не) — бытие» или «? — бытие». Проблема не зависит ни от отрицания, ни от утверждения; тем не менее, у нее есть позитивность, отвечающая ее положению в качестве проблемы. Точно так же и чистое событие обретает подобную позитивность, превосходящую утверждение и отрицание. Событие обращает последние в частные случаи решения проблемы, которая теперь определяется через
