Вокруг Пушкина

«В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыг­рывать свою сентиментальную комедию к удовольствию об­щества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое все­гдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и красне­ет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начина­ет становиться чем-то большим обыкновенной безнравст­ венности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей ро­ли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В об­щем все это очень странно...».

Софья Карамзина и тут не увидела за всеми переживани­ями действующих лиц ничего, кроме «сентиментальной ко­медии». Она совершенно не поняла душевного состояния поэта, с поразительным легкомыслием высказывая свои суждения о его отношениях с Александрой Николаевной. М. Яшин писал об этом письме Карамзиной: «С. Н. Карамзи­на не могла делать вывода о влюбленности Пушкина в Александрину по этому конкретному случаю. Поведение Александрины меньше всего можно назвать кокетством. С человеком, находящимся в раздражении, не кокетничают. Александрина старалась отвлечь внимание Пушкина от Дантеса». Это замечание совершенно справедливо.

В пушкиноведении давно известна версия о том, что Александра Гончарова была влюблена в Пушкина и даже яко­бы была с ним в связи. Версия эта была в свое время выдума­на врагами Пушкина, всеми силами стремившимися очер­нить поэта и его жену. И, несмотря на всю чудовищность подобного обвинения Пушкина, несмотря на совершенную не­достоверность и несостоятельность приводимых «доказательств», эта версия долгие годы жила в некоторых работах» пушкиноведов, и только за последнее время были опубликованы исследования, ее опровергающие. Но одновременно с  этим появилась другая, совершенно противоположная концепция, утверждающая, что Александра Гончарова ненавидела Пушкина и, более того, была влюблена в Дантеса!

Публикуемые письма не дают никаких оснований для подобных утверждений, наоборот, они их опровергают. Глубокая и нежная дружба связывала Наталью Николаевну и Александру Николаевну в течение всей их жизни. В то же время вдова поэта не написала ни одного письма Екатерине, в доме Натальи Николаевны никогда не упоминалось ее имени и не  было ни одного портрета. Не выдерживают никакой критики и ссылки на какой-то до сих пор нигде не опубликованный дневник А. Н. Фризенгоф, в котором якобы говорится о примирении Натальи Николаевны с Дантесом!

Теперь мы располагаем подлинными материалами — письмами, — дающими возможность по-новому рассматривать многие события, а также и взаимоотношения трех сестер.

Публикуемые письма А. Н. Гончаровой нигде не говорят о ее плохом отношении к поэту. Наоборот. Она искренне признательна Пушкину за его заботы о ней во время болез­ни; через нее постоянно передаются его просьбы к Д. Н. Гончарову (о лошади и седле, о бумаге, о деньгах и т. д.); именно в ее письмах мы встречаем упоминания о детях Пушкиных. Но из этого никак нельзя сделать вывода о ее влюбленности в поэта. По-видимому, благодаря своей бли­зости к младшей сестре Александра Николаевна больше принимала участия в семейных делах Пушкиных. Однако не настолько, чтобы приписывать ей роль хозяйки и воспитательницы детей, как говорят некоторые исследователи. Она так же, как и Екатерина, интересовалась туалетами и балами и вовсе не избегала великосветского общества.

Что касается версии о влюбленности Александры Нико­лаевны в Дантеса, появившейся в недавнее время, то она ба­зировалась главным образом на одной фразе из ее письма от 1 декабря 1835 года, опубликованном в 1964 году. Опи­сывая катание верхом в манеже в большой великосветской компании, она говорит и о Дантесе. В этой публикации бы­ла такая фраза: «... кавалеры: Валуев, образцовый молодой чело­век Дантес - кавалергард. А. Голицын—артиллерист» и т. д. Однако при внимательном исследовании подлинника оказа­лось, что эта фраза была неправильно прочитана: после слов «образцовый молодой человек» (в нашем переводе «примерный молодой человек») стоит запятая, следователь­но, они относятся к Валуеву, а не к Дантесу. К тому же изве­стно, что Валуева называл «примерным молодым челове­ком» Николай I, и этот эпитет, о котором знал, очевидно, и Дмитрий Гончаров, приведен Александрой Николаевной, несомненно, в ироническом плане, поэтому она и подчерк­нула его. Таким образом, Дантес просто упоминается и ни­как не выделяется среди других офицеров. Но утверждение о ее влюбленности в Дантеса опровергается еще одним, ве­сьма веским документом. Александра Николаевна любила другого человека. Кто же он? Аркадий Осипович Россет, брат большой приятельницы Пушкина Александры Осипов­ны Россет-Смирновой. Впервые упоминание об этом увлече­нии мы встречаем в письме С. Н. Карамзиной к брату от 18 октября 1836 года, где она пишет, что они вернулись с дачи в город и возобновили свои вечера, на которых с первого же дня все заняли свои привычные места. «Александрина — с Аркадием». Здесь следует обратить внимание на слова «привычные места», они указывают на то, что Аркадий Оси­пович ухаживал за Александрой Николаевной и раньше, в зимний сезон 1835/36 года.

Много лет спустя, в 1849 году в письме ко второму мужу П. П. Ланскому Наталья Николаевна писала: «... Россет при­шел вчера пить чай с нами. Это давнишняя большая и взаим­ная любовь Сашиньки. Ах, если бы это могло кончиться сча­стливо... Прежде отсутствие состояния было препятствием. Эта причина существует и теперь, но он имеет надежду вскоре получить чин генерала, а с ним и улучшение денеж­ных дел». Однако этот брак не состоялся, а в 1852 году Александра Николаевна вышла замуж за чиновника австрийского посольства барона Густава Фризенгофа.

Несомненно, печальное настроение, которое красной нитью проходило через многие письма Александры Никола­евны и которое до сих пор приписывалось ее пессимистиче­скому характеру, теперь можно объяснить этой несчастной любовью. Не имея обеспеченного материального положе­ния, Россет не решился жениться на бесприданнице, и Алек­сандра Николаевна, несомненно, тяжело переживала это. Описывая брату их развлечения в великосветском обществе, Александра Николаевна говорит: «Не подумай, что я всем этим очень счастлива, я смеюсь сквозь слезы. Правда».

Образ Александрины Гончаровой, такой, каким мы его видим в пушкиноведческой литературе, довольно противо­речив. И это вполне понятно, учитывая противоречивость ее характера. Новые письма подтверждают это. Взбалмош­ная, неуравновешенная, она всецело человек настроения: то смеется и шутит, иногда остроумно и зло, не стесняясь в выражениях, то впадает в меланхолию, и белый свет ей не мил. Она принимает мало участия в делах и тяжбе семьи Гончаровых, предоставляя это своим сестрам («они бабы путные»), ее больше интересуют личные переживания.

Письма Александры, искренние и непринужденные, зна­чительно пополняют наши сведения о ней. Прежде всего следует обратить внимание на какие-то тяжелые пережива­ния Александры Николаевны в юности. «Достаточно я сде­лала глупостей в юности, и, может, у меня впереди мало вре­мени, чтобы искупить свою вину». «...Лучше совершить не­сколько сумасбродных поступков в юности, чтобы избежать их позднее: тогда с ними покончишь, получив урок, иногда несколько суровый, но это к лучшему».

Первый из приведенных отрывков относится к периоду ее жизни на Заводе. Какой проступок совершила она тогда? Не было ли это связано со сватовством Поливанова? Мы мо­жем только высказывать различные догадки и предположе­ния, но, вероятно, это наложило свой отпечаток на форми­рование ее характера в дальнейшем. И через несколько лет, в 1837 году, она вспоминает о «полученном уроке» в связи со свадьбой своей сестры...

Переезд в Петербург возродил в ней надежды на замуже­ство. Новая обстановка, теплое родственное отношение Пушкиных в первое время отвлекали ее от мрачных мыс­лей. Потом пришла любовь, вероятно, большая с ее сторо­ны, но не принесшая ей счастья. Иногда ей так грустно, что «не знаю, куда бы бежала с горя. Только не на Завод». Но тя­желые переживания в дальнейшем, как мы видим это из ее последнего письма, заставят ее вспомнить и о Заводе как о тихом, спокойном пристанище, где она была бы счастлива провести несколько месяцев...

Александра Николаевна пытается найти утешение в му­зыке. Еще на Заводе у нее был свой инструмент, и из писем брата Ивана Николаевича мы узнаем, что он посылал ей из Петербурга большие пачки нот. Два ее письма к Дмитрию Николаевичу с настойчивой просьбой выделить ей деньги на уроки на фортепиано достаточно ярко свидетельствуют о значении музыки в ее жизни. «Часто я думаю о том, чтобы отказаться от уроков, но как только я об этом подумаю, мне делается страшно, потому что тогда у меня больше не будет никаких надежд найти помощь в самой себе...» Эти слова го­ворят о многом.

Но события конца 1836 и начала 1837 года, несомненно, заставили ее забыть о себе, своих переживаниях. То, что происходило «в этом подлом мире», не оставило ее равно­душной.