Вокруг Пушкина

О Екатерине Гончаровой до сих пор было мало что изве­стно. Отзывы современников о ней очень кратки и касаются главным образом ее внешности. До 1964 года мы знали толь­ко два ее письма: к свекру барону Геккерну и к мужу Ж. Дантес-Геккерну. В 1964 году были опубликованы выдержки из некоторых писем Екатерины Гончаровой за 1835 год. Но для того чтобы судить о ней, этого было недостаточно.

И вот теперь, после того как обнаружено более 20 писем Екатерины Николаевны, написанных при жизни Пушкина, можно сказать, что мы располагаем материалами, в извест­ной степени ее характеризующими.

Эти письма так же живы и непринужденны, как письма Александры, но они более спокойны. Она порой остроумна, любит писать в шутливо-иронических тонах. Дмитрий Ни­колаевич для нее не только глава семьи и старший брат, но и друг. Она с ним советуется, дает советы сама (вспомним ее письмо в Петербург о судьбе Полотняного Завода, и дру­гое — о тяжбе Гончаровых с калужским духовенством), при­нимает участие в усачевском процессе. В свою очередь и брат часто обращается к ней со своими поручениями и просьбами.

Сопоставляя письма Екатерины с письмами Александры, касающиеся одних и тех же событий, мы видим, что харак­тер у первой более спокойный и уравновешенный, чем у се­стры, она более рассудительна. Но в письмах ее мы не чувст­вуем той доброты и душевности, которыми так щедро была наделена Наталья Николаевна. Она никак не реагирует на смерть бабушки, полагая, что это печальное семейное собы­тие не может помешать им ехать в театр. О том, что свекровь Натальи Николаевны при смерти, она сообщает в конце письма двумя строчками.

В первое время жизни в столице, вдали от деспотичной матери, в семье благожелательно к ним относившегося Пушкина и горячо любившей их младшей сестры, Гончаро­вы впервые почувствовали себя свободно. «... Я так счастли­ва, так спокойна, — пишет Екатерина Николаевна 8 декабря 1834 года, — никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один Бог мо­жет их вознаградить за хорошее отношение к нам». Можно предполагать, что до лета 1836 года обстановка в доме Пуш­киных была относительно спокойной.

Письмо Екатерины Николаевны от 9 ноября свидетель­ствует о ее отчаянии, однако и здесь не звучит нота враж­дебности к Пушкиным, наоборот: «Счастье для всей моей се­мьи  и смерть для меня, вот что мне нужно», — пишет она. Но отказ Пушкина от дуэли и официальное предложение 17 ноября в корне изменили ее положение, и с этого време­ни она, вероятно, всеми силами начала бороться за свое сча­стье, в которое не верила до самого последнего момента — дня венчания, когда она навсегда покинула дом Пушкиных...

Трудно сказать, что думала и чувствовала она в этот ко­роткий период времени с 10 по 27 января. Во всяком случае, она, несомненно, должна была очень страдать от возобно­вившегося дерзкого ухаживания Дантеса за Натальей Нико­лаевной. И не в смягченных ли тонах, чтобы не огорчать брата, Александра Николаевна пишет, что Екатерина «печа­льна иногда». В доме мужа, как мы видим из этого же пись­ма, она чувствовала себя неуверенно, и мысль о том, что ее счастье не может долго длиться, постоянно преследовала ее. Скрытная по натуре, она все же делится своими пережи­ваниями с братом, но старается не обнаружить их перед сестрой, опасаясь, очевидно, что это станет известно в доме Пушкиных, а этого она не хочет.

Играла ли Екатерина Гончарова какую-нибудь роль в преддуэльных событиях и какую именно?

Сохранились куски разорванного чернового письма Пушкина к Геккерну от 26 января 1837 года. В них есть две неоконченные фразы: «...Вы играли все трое такую роль...», «...и наконец мадам Геккерн...» Неизвестно, в чем обвинял Пушкин Екатерину Геккерн, так как в окончательный текст письма он эти строки не включил.

Знала ли Екатерина Николаевна о предстоящей дуэли? Возможно, да. Но если это так, то на ее совести, что она не предупредила сестер.

После дуэли и смерти Пушкина Дантес был судим, раз­жалован в солдаты и выслан за границу. Екатерина Дантес-Геккерн недолго оставалась в России. Как бы ни любила она мужа, вероятно, не могла она в глубине души не чувствовать страшную вину его, и поэтому поспешила покинуть проклятый Петербург», порвать окончательно с про­шлым. Семья отвернулась от нее, и в дальнейшем никто, кроме матери и изредка Дмитрия Николаевича, не вел с ней переписки.

Перед отъездом Екатерина Геккерн приезжала прости­ться с сестрами.

«...Обе сестры увиделись, чтобы попрощаться, вероят­но, навсегда, — пишет С. Н. Карамзина, — и тут, наконец, Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она долж­на была бы чувствовать и на своей совести: она поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела, смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»

Трудно поверить, что после пережитой катастрофы, «которая была и на ее совести», Екатерина Николаевна бы­ла бы «спокойна и весела». Скрытная и волевая натура по­зволяла ей не обнаруживать своих подлинных чувств перед посторонними, и письма к брату свидетельствуют об этом.

Небезынтересно привести выдержку из письма Дмитрия Николаевича к сестре, написанного перед ее отъездом во Францию весною 1837 года.

«Дорогая и добрейшая Катинька.

Извини, если я промедлил с ответом на твое письмо от 15 марта, но я уезжал на несколько дней. Я понимаю, доро­гая Катинька, что твое положение трудное, так как ты долж­на покинуть родину, не зная, когда сможешь вернуться, а быть может, покидаешь ее навсегда; словом, мне тяжела мысль, что мы, быть может, никогда не увидимся; тем не ме­нее, будь уверена, дорогой друг, что как бы далеко я от тебя ни находился, чувства мои к тебе неизменны; я всегда лю­бил тебя, и будь уверена, дорогой и добрый друг, что если когда-нибудь я мог бы тебе быть полезным, я буду всегда в твоем распоряжении, насколько мне позволят средства. В моей готовности недостатка не будет. Итак, муж твой уехал и ты едешь за ним; в добрый путь, будь мужественна; я не ду­маю, чтобы ты имела право жаловаться; для тебя трудно бы­ло бы желать лучшей развязки, чем возможность уехать вме­сте с человеком, который должен быть впредь твоей под­держкой и твоим защитником; будьте счастливы друг с дру­гом, это смягчит вам боль некоторых тяжелых воспомина­ний; это единственное мое пожелание...»

Обратим внимание на тот факт, что Дмитрий Николае­вич не приехал в Петербург проводить сестру, а только по­слал письмо.

К сожалению, письмо Екатерины Геккерн, на которое отвечает Дмитрий Николаевич, не сохранилось, но, вероят­но, оно не было радостным. «Я понимаю, что твое положе­ние трудное», — пишет Дмитрий Николаевич, и это, очевид­но, реакция на то, что ему писала сестра. Дмитрий Николае­вич понимал, что возврата на родину ей нет. И там, далеко, она не будет счастлива, в душе он был уверен в этом,  поэтому и желает ей мужественно перенести все, что ее ожидает. Он не говорит о ее муже как о человеке, который ее любит, нет, он только выражает надежду, что муж будет ей  защитником, предчувствуя, что и там общественное мнение будет против них. И он оказался прав. Об этом говорят письма Екатерины Дантес- Геккерн из-за границы.

1 апреля 1837 года, увозя с собой «боль тяжелых воспоминаний», она выехала из Петербурга, с тем чтобы уже  никогда не возвратиться в Россию.

,

ТЕКСТЫ ПИСЕМ Е.Н. И А.Н. ГОНЧАРОВЫХ

ПИСЬМО 1-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА И ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВЫ

19 мая 1832 г. Теплуха (имение Калечицких, соседей Гончаровых по Полотняному заводу) 

Мы давно уже лишены были счастья знать что-нибудь о тебе, любезный, добрый друг Митинька, так что твое пись­мо, полученное нами здесь, доставило нам большое удоволь­ствие. Ты, должно быть, знаешь,