Ты, ворот рванув, обмираешь от нежности,Ведь та, в записной устремлённости к ней, —Вчерашняя ненависть та же да к ней же иНа чёрством свету ламентаций ясней.Бездумно, с обыденной бесчеловечностьюЖизнь с болью и страхом взимает своё,Когда ты в стихах разрешаешься вечностью,Чтоб тут же бездарно растратить её.Крупнозернистою, с флейтой в крови, зимою,В позднем письме — твой, летящий, не без кокетстваПочерк лукавит, помимо меня, со мною,Что намекает сметливому на соседствоМавра… вот тут… Но, сполоснут ревнивым бденьем,Вид этих буквиц, летящих отточий, точекПреисполняет скептика умиленьем,Не умаляя уменья читать меж строчек…Много ли нужно с заведомым приближеньемБлизости, непознаваемой для незрячих,Чтобы услышать ямбическое биеньеВ них — торопливых, опавших с лица, горячих?..Загостившийся в жизни, страницы горбом,Чёрствый сгусток подложной реальности, если б не комВ нищем горле, взращённый за десятилетья,Пребывает альбом, с родословной — в былом.Без доверия к Паркам, с изнанки осеннего дняОсыпаются воспоминания, ибо, дразняУлизнувших от прялки их, словно Улисса,Обязательства места и времени гонят меняПо слепым фотографиям… Запечатлённый наивПоз… оборок… и рюшей… и, в шелесте их, объектив,Испокон — бельмо вечности, не лицемерит надеждеУдержаться в грядущем, но — к прошлому взор обратив.Вспять пустившись от яви, юнец, навести праотцаВ буколических сумерках, чтоб, долистав до концаИ вздыхая, столкнуться с подтёком забвеньяНа последней странице, студёная, вместо лица.Чохом, сцепив побелевшие пальцы в кулак,О подступающем судят, при дороговизнеВыводов, по притяжению жизни к нам — какПо притяжению жалости к жизни.Но, за Бодлером свои забывая года,В полночь, покуда Борей собирает трофеи,Уединенье, как внял ты, приятней, когдаЕсть кто-то рядом… Подъёмная сила идеиНе увлекает в зенит. И, на что ни грешиС горечью, всё разрешается спазмою млечной,Ведь у прокравшейся кротко по краю душиНет ни лукавства, ни умысла нет — в быстротечнойТочности выбора, ибо, дичась, и судьбаДелает выбор… Рядясь в отслужившую нанку,Что облюбовывает, забурев, голытьба,Пасмурней возраст и вывернутый наизнанку,Словно чулок, открывает испод. Как ни пьём,Злей пробуждение и беспробудней невежда,Ровно не ведая, что умирают в своёмВремени, ибо в чужом — остаётся надеждаНа невозможное… Но, демонстрируя нрав,«У-у-у, меднолобого», лишь переводят дыханье,Зубы в душевной изжоге до скрежета сжав,Ведь, накипев, монолог монолита — молчанье,