РАЗВЯЗКА
9
Несмотря на то что уже давно истекли все сроки содержания под стражей Маттео Галлоне, он по- прежнему находился в следственном изоляторе дю Пюи. С одной стороны, собранные против него улики казались жандармским властям еще недостаточными для передачи дела в прокуратуру, но, с другой стороны, с учетом тяжести обвинения, выдвигаемого против него, не могло быть и речи, чтобы выпустить его. Но, как позднее сказал сержант Мэзерак, «Господь был с жандармами». Документы бродяги не были выправлены, во Францию он проник незаконно и, кроме того, признался в краже одного велосипеда. Ежедневно за ним приезжала машина, чтобы отвезти его в участок, откуда он возвращался в свою камеру лишь поздно вечером.
Галлоне задал головоломку жандармам, утомившим его бесконечными вопросами, сменяя дружеский тон на угрозы и заставляя его в сотый раз повторять одно и то же. То его допрашивал рядовой жандарм, то Аджюдан, иногда их было сразу несколько, в том числе и офицеры. Даже командир эскадрона Кампанес и подполковник Брюар провели в его обществе несколько долгих часов.
Как и следовало ожидать, очная ставка со свидетелями (с теми, которые видели бродягу в синей куртке неподалеку от места убийства и участвовали в Лионе в составлении портрета-робота) не принесла ожидаемых результатов: одни уверяли, что узнали его, другие говорили, что не узнают. Впрочем, эта ставка была абсолютно излишней, так как Галлоне никогда и не отрицал, что находился в указанное время в окрестностях Бо.
Он признался, что похитил зеленый велосипед при выходе из де Горда в ночь с 15 на 16 августа, а ночь 16 августа провел в гротах Сен-Жине. Почему этот велосипед был найден в канаве с помятой рамой и рулем? Потому что его сбила машина при пересечении двух дорог, которые жандармы определили на случай, если он говорил правду, как автострады номер девять и девяносто семь. Когда он упал, он оцарапал себе руки, лицо и колени, а машина даже не остановилась. Марка машины? Он не знал. Цвет? Он не мог сказать. Она ехала слишком быстро. Он, естественно, не мог обратиться с иском, так как велосипед был краденым. Он оставил велосипед в яме на обочине, а насос на всякий случай прихватил с собой.
Он шел весь день, а вечером, выбившись из сил, остановился в гротах Сен-Жине. На следующее утро он ушел, забыв о насосе, а в четырех километрах от Сен-Жине он похитил другой велосипед и в тот же вечер добрался до Сета.
До сих пор все совпадало, а также тот факт, что 16-го утром часть дороги, которую он прошел пешком от Сен-Реми до Фонвьеля, привела его в Бо. Он мог остаться на автостраде, и это было бы логично, но мог также повернуть налево, на департаментскую дорогу № 27, идущую параллельно Адской долине. Поскольку дорога нависала и шла выступом, он мог заметить спящую под открытым небом туристку или моющуюся в источнике (неподалеку от места убийства был источник); либо она шла впереди него и он нагнал ее, либо она могла идти навстречу ему и он свернул с пути, чтобы следовать за ней. На семнадцатый день допросов одно было известно наверняка: гарпун для подводной охоты был найден в трехстах метрах от места преступления. Конечно, он не был орудием убийства, но нельзя было исключить, что преступник первоначально намеревался воспользоваться им и лишь позднее отдал предпочтение кожаному шнурку (Маттео носил грубые солдатские башмаки с кожаными шнурками). Рыболовные снасти были похищены с виллы в де Горде как раз в то время, когда Галлоне находился в том месте. Не слишком ли много совпадений?
Но Галлоне продолжал отрицать свою причастность к ограблению виллы, и, к слову сказать, ни один из его отпечатков не был там найден. Именно в этот момент произошло нечто необычное.
Кампанес потребовал произвести обыск в Сете в доме, где последнее время жил подозреваемый. Судья Суффри подписал ордер и передал его в комиссариат города Сета. Утром 16 января офицеры полиции Латюиль и Вило появились в доме Джузеппе. Им открыла Женевьева, так как Джузеппе уже ушел на работу. Когда в начале первого Джузеппе вернулся, он застал дом перевернутым вверх дном: ящики стола были выдвинуты и освобождены от своего содержимого, одежда с вывернутыми карманами валялась в спальне на кровати. Все оказалось впустую. «И что тем более было глупо, что мы сами толком не знали, что искать», — признает позднее офицер полиции Вило. Принадлежащую убитой вещь? Бумажник? Фотоаппарат? Чековую книжку? Аккредитивы? Эти жандармы верят в Санта Клауса. Когда они уже собирались уходить и даже просить извинения за беспорядок, Вило заметил на руке Женевьевы часы, и они чем-то поразили его. Необычно было видеть эти большие часы, предназначенные для подводного плавания или ныряния, на руке простой женщины, жены рабочего, а может быть, он просто связал эти часы в своей голове с гарпуном (хотя в списке предметов, похищенных с виллы, не упоминалось ни о каких часах). Он попросил Женевьеву снять часы и показать их ему. Неожиданно сердце его запрыгало в груди: часы были американские.
В последние дни в Вашингтон были отправлены телексы и получены ответы. При выезде из США на Кандис Страсберг были «маленькие золотые часики на коричневом кожаном ремешке». Вокье, Киршнер и Сольнес подтвердили, что видели на ней такие часики, которые так и не были найдены. Таким образом, еще раз рухнула надежда прижать бродягу к стенке. Уже наступил февраль, когда Кампанес скорее из проформы, чем по убеждению, еще раз вызвал потерпевшего владельца ограбленной виллы, и тот сразу узнал часы: он не внес их в список, так как считал, что они лежат в ящике стола его лионской квартиры. Это был большой шаг вперед.
«Теперь он во всем признается…» — так думали следователи жандармерии, когда в двадцать второй раз отправляли машину за Маттео. На этот раз было решено не давать ему ни минуты передышки. Следователи сменяли друг друга, двери без конца хлопали, открываясь и снова закрываясь.
У следователей был разный подход и разные голоса. Одни басом угрожали ему, другие, сладкомедовые, проникали в самые глубокие слои его подсознания. И не было ни секунды передышки. Любой другой на его месте уже бы не выдержал и во всем признался. Но он был упрямым итальянским крестьянином из Абруцци и умел великолепно играть на своем плохом знании французского, чтобы уйти от нежелательных вопросов. Он сдался только в одиннадцать часов вечера: да, эти часы, подаренные им на день рождения жене его брата, он украл на вилле в де Горде, куда проник, сломав ставень, в поисках продуктов. Он прихватил также поношенную одежду, от которой впоследствии избавился, а также гарпун (он не знал, что это такое, но взял его, как и насос «Торнадо», на всякий случай). Когда он уходил, он вытер все отпечатки и, заметив на этажерке часы, прихватил и их.
— Но, — добавил Маттео севшим от усталости голосом, — это не означает, что я убил девушку. Я не убивал ее, зачем мне было ее убивать?
Его отвезли в камеру в три часа ночи. На следующий день он сказал:
— В моей сумке была дыра, гарпун выпал по дороге, и я этого не заметил.
В последующие два дня он ни на слово не отступил от своих показаний. На третий день, сидя на стуле, он неожиданно закрыл глаза и рухнул на кафельный пол. Допрашивавшие его следователи переглянулись, думая об одном: комедиант… Но, наклонившись над неподвижным телом и приподняв веки вытаращенных глаз, они констатировали потерю сознания. Пришедший врач сделал ему укол. Жена начальника участка принесла Маттео аппетитный омлет и стакан красного вина. Перед этим в течение сорока восьми часов Маттео почти ничего не ел. Подкрепившись омлетом и выпив вина, он почувствовал себя бодрее, и допрос возобновился.
— Давайте говорить серьезно, Маттео.
— Перед этим дайте мне поспать.
— Перед чем?
— Я хочу спать. Хотя бы немного.
— После ты будешь спать, сколько захочешь.
— После чего?
Так прошел почти целый день. Когда он засыпал, кто-нибудь подходил к нему и встряхивал его за плечи.
