Моусли опустил руку. Святой Бернар умолк.
— А что со мной? — спросил я, хотя слезы жалости текли у меня по щекам. Бедный, бедный Святой Бернар!
— Вам дана отсрочка казни, — угрюмо сообщил Моусли. — Кое-кто желает предварительно познакомиться с вами. Вы отправитесь немедленно.
— Очень мило, но не могли бы вы
Я не видел, куда меня везли, так как занавески на окнах и перед задним сиденьем были задернуты, но вскоре мы оказались в большом и почти пустом подземном гараже. Затем, пройдя лабиринт лестниц и множество коридоров, часовых и пропускных пунктов, я был наконец оставлен совершенно один перед внушительных размеров столом из красного дерева. Этот стол и вся обстановка кабинета несли на себе отпечаток образа их владельца. При такой экономии средств к существованию, какой вынуждены были придерживаться Динги, роскошь — убедительный символ.
Мое внимание привлек портрет, висевший над столом. Он был написан в насмешливо-примитивном стиле, популярном в конце шестидесятых годов прошлого столетия; этот стиль гротескно подчеркивал наиболее отталкивающие черты модели. Живот, монументальный и сам по себе, был написан в такой перспективе, которая еще более увеличивала его. Лицо было изображено чистыми красками без полутонов, в частности нос был багровым, как у алкоголика. Фиолетовые выпяченные губы выглядели одновременно и циничными, и сладострастными. Портрет в целом представлял совершенный архетип Динго.
Хотя, возможно, не вполне совершенный — поскольку глаза светились интеллектом и доброй волей, что, казалось, противится общему впечатлению звероподобия. Этим диссонансом достигалось соприкосновение с его
Я все еще с интересом изучал это произведение искусства (портрет действительно странным образом очаровал меня), когда изображенный на нем мужчина вошел в кабинет и приблизился ко мне, чтобы пожать руку.
— Сожалею, что заставил вас ждать, но с той поры, как активизировались солнечные пятна, мое время не принадлежит мне.
Перестав трясти мою руку — он не сразу сообразил, что продолжает держать ее в своей, — вошедший оценивающе оглядел меня.
— Вам, знаете ли, следует отказаться от этого вашего имени. «Белого Клыка» просто больше не должно быть. Мы, Динги, как вы нас называете, не любим собачьи имена. Ваше настоящее имя — Деннис Уайт, не так ли? Ну, Деннис, добро пожаловать в революцию.
— Благодарю, но…
— Вас интересует, кто я такой? Я — Верховный Диод. Если вам это важно, моя должность соответствует вице-президенту Выше Диода — только Катод. Вы интересуетесь политикой?
— Любимцам она неинтересна. Мы свободны.
— Ах, свобода! — Верховный Диод развел руками, потом плюхнулся в кресло за письменным столом. — Ваш Господин берет на себя полную заботу о вас и оставляет таким образом совершенно свободным. За исключением малости — вы не можете ничего отведать с древа добра и зла. Кроме этого, нет ничего такого, что вам не позволено.
Он нарочито уставился на меня, и я смог сравнить оригинал с портретом. Казалось, даже непослушные седые локоны ниспадали с головы этого человека в той же манере, какая руководила мазками кисти художника. Мое восхищение им (художником, а не изображенным на картине) перешло все границы.
— Господа появились около семидесяти лет назад. За это время
— Среди Дингов — возможно. Но под Господством цивилизация процветает, как никогда прежде в истории человечества. Если вы намерены говорить о цивилизации, то скажу вам, что не Дингам судить о ней.
— Коровы не стали более цивилизованными с тех пор, как мы вывели их породы.
Я улыбнулся:
— Вы играете словами. Но я умею делать это не хуже вас.
— Вы ведь не станете спорить…
— Лучше я поспорю. Я готов делать все, что угодно, лишь бы подольше не возвращаться на виселицу. Это был самый неприятный опыт жизни.
— Не исключено, что вы вообще на нее не вернетесь. Может быть, Деннис, мне удастся убедить вас стать Динго? — Его толстые фиолетовые губы растянулись в волчий оскал. В глазах, которые были точно такими, как на портрете, светился ум и мелькало какое-то загадочное веселье.
Я не придумал ничего лучше, чем смерить его презрительным взглядом.
— Не поздновато ли переходить на вашу сторону? Надо полагать, основная резня теперь уже закончилась. Разве не близок час вашего поражения?
— Вероятно, нас разгромят, но для хорошего революционера подобного рода беспокойство непозволительно. Битву с противником, не превосходящим вас силами, едва ли вообще можно называть битвой. Однако признаю, резня — это бедствие.
— И кроме того, не имеет оправдания. Бедный Святой Бернар не сделал ничего, чем можно бы было оправдать…
— В таком случае я и не стану оправдываться. Грязные руки — это одна из составляющих цены, которую приходится платить, чтобы снова стать человеком.
— Вы сражаетесь за вашу революцию просто потому, что вас одолевает чувство вины?
— И поэтому, но и за шанс стать самим себе господами. И вина, и пот, и черный хлеб — все это составляющие бытия человеческого. Выведение пород домашнего скота всегда доводило животных до состояния полной беспомощности наедине с Природой. Господа занимались выведением новой породы людей.
— И выполнили эту работу лучше, чем когда-либо удавалось человеку. Взгляните на результаты.
— Точно того же взгляда, должен заметить, могла бы придерживаться такса.
— Тогда позвольте замолвить словечко в защиту таксы. Я предпочитаю ее волку. Эта порода мне нравится больше, чем динго.
— Вы уверены? Не спешите с заключениями — это может стоить вам головы.
Бросив эту угрозу, мой невероятный инквизитор расплылся в ухмылке. Ухмылка перешла в смех, а смех разросся до оглушительного хохота. Мне пришло в голову, что блеск его глаз мог быть верным свидетельством не только ума, но и умопомешательства.
Внезапно меня охватило желание приступить к делу немедленно.
— Я принял решение, — холодно произнес я, когда он перестал хохотать.
— Значит, вы сделаете заявление? — Очевидно, он понял мое намерение с точностью до наоборот.
— Почему вас беспокоит, на чьей я стороне? — спросил я злобно.
— Потому что заявление от вас — сына Теннисона Уайта, — со всем тем, что стоит за этим именем, окажет бесценную услугу делу свободы.
Я очень осторожно приблизился к письменному столу из красного дерева, за которым сидел этот расплывшийся в дурацкой улыбке человек, почти незаметно для него поднял правую руку и нанес удар в лицо.
Кабинет мгновенно наполнился охранниками, которые заломили мне руки за спину. Мужчина за письменным столом захихикал.
— Вы, животное! — закричал я. — Динго! У вас хватило наглости сперва обманом заманить и убить моего отца, а теперь вы осмеливаетесь просить меня сделать заявление в вашу поддержку! У меня это не укладывается в голове. Если вы думаете, что…
