для воды, изношенной обуви — кажется, носят некий единый гипотетический характер В конечном счете окружающая обстановка, видимо, просто перестает быть различимой. (Это мое наблюдение — всего лишь подтверждение мысли, высказанной Барри Мидом.)
Предписания моды. Словно пародируя своего рода неограниченную свободу, которая нам здесь дозволяется, заключенные стремятся к излишествам и абсурдному дендизму; они алчут не столько хорошо одеваться, сколько быть на самом верху чего-то Его или Вечного Времени, которое считается здесь верхом. Парики, шпоры, пудры, духи, снаряжение для подводного погружения и горнолыжная экипировка — все что угодно. Потом, так же бурно, как и распускались, эти цветы вянут; утренний эстет становится после полудня аскетом, одетым в неописуемую собственного изготовления тюремную одежду, более тюремную, чем в любой уважающей себя каторжной тюрьме видывали на заключенных. Думаю, дендизм — это тоскливое выражение сопричастности к внешнему миру и прошлому; реакция на него оказывается выражением отчаяния, что этой сопричастности не может быть никогда.
Стол. Пища здесь настолько хороша, что в это невозможно поверить. Сегодня, например, из необъятного меню на завтрак я лопал бананы, омлет с сухариками в томатно-перечном соусе, сосиски, горячие пышки и капуччино. В полдень был приглашен вместе с Барри Мидом на ленч в камеру Епископа, мне подали: полдюжины устриц с голубой стрелки Лонг-Айленда, водяной кресс-салат, садовых овсянок на подушечке из дикого риса, холодный аспарагус и на десерт dame blanche[53] * с взбитой сметаной и гранатовым сиропом. Если даже сама еда требует шампанского, то оно, конечно, было, но поскольку ни один из моих сотрапезников не мог или не стал бы его пить, я удовлетворился «Улмесом» — минеральной водой из Марокко. (Если я не могу выпить шампанского, то, по крайней мере, сознаю, что кому-то создаю тем самым массу неприятностей.) Вечерняя трапеза — это, главным образом, благоприятная возможность общения для большинства заключенных, и ни один из них не торопится покончить с ужином. Из множества превосходных блюд я выбрал: черепаховый суп; hors- d’oeuvre[54] из поджелудочной железы ягненка; салат Цезаря; радужную форель, поджаренную на дровяном огне; Rehmedailleon[55] с красносмородинным соусом; печеную морковь. Фасоль с миндалем и странного одутловатого вида картофелем; а на десерт — двойную порцию Wienerschmarm.[56] (Я прибавляю в весе как никогда прежде, поскольку никогда прежде у меня не было шансов питаться таким образом изо дня в день — или потому, что слишком ничтожна причина, которая могла бы заставить меня заниматься оценкой того, что можно, а что нельзя. На меня смотрят как на некое чудо природы те заключенные, у которых аппетит не лучше, чем может быть у приговоренных людей, у тех, кто смертельно болен. На этих банкетах царит дух извращенной настойчивости: «А не съесть ли нам торт!»)
Камеры. Единственное, что характерно для них всех, — причуда и дороговизна. Епископ, упорно цепляющийся за роль жреца, падок на церковную утварь; комната Мида забита столами времен заката Армии спасения (он снимает их для какого-то фильма); Мюррей Сандеманн владеет старинными вещами, восходящими к одной из генеалогических ветвей «Баухауза». А я, по крайней мере, воспользовался советом Мордикея изменить декор своей камеры так, чтобы он соответствовал моему вкусу. Комната выглядит ободранно-голой; я живу, пользуясь раскладушкой, столом и стулом, и пытаюсь сперва украсить обнаженные стены воображаемыми материалами. К своему огорчению, я нахожу, что мне камера нравится такой, какая она есть.
Часы визитов. В противоположность целям этого дневника, ни один не проводит слишком много времени с любым другим. В обеденном зале и некоторых других местах ни к чему не обязывающие беседы дозволительны, но почти нет шансов обратиться к кому-либо с предложением о встрече в библиотеке, коридорах или где-нибудь еще. Большая часть общения носит совершенно формальный характер. Общеприняты передаваемые охранниками приглашения с четко оговоренными часами приема. Каждый слишком мучительно осознает, какого сорта время есть в его распоряжении. Каждый в состоянии видеть стрелу времени, трепещущую в теле мишени.
Об этом достаточно, остальное, быть может, завтра.
Завершен первый акт Аушвитца. Думаю над вторым.
Элементы банального Мира (продолжение):
Фильмы. По вечерам, во вторник и четверг. Выбор большинством голосов по списку имеющегося в наличии, в который любой (но не я!) может внести свою лепту. Практически каждую неделю показывается один новый фильм и какой-нибудь повторно. В списке этой недели: внушающий благоговение отрывок из «Комедии» Феллини, который, по крайней мере, пробился через Высший Совет; экранизация Гриффита «Привидений» Ибсена. Один и тот же актер играет обоих, флиртующего отца и больного сына. После первой бобины в проектор был поставлен желтый фильтр (или, может быть, дело в окрашенной пленке), а героя стал одолевать приступ локомоторной атаксии, плохо сыгранной, но совершенно лишающей покоя. «Привидения» — это ряд Бархатных мелодий из «сороковых» и лекция с показом диапозитивов о путешествии по просторам свихивающей с ума глупости (ужение форели в высокогорье Шотландии). Зачем? Во всяком случае никак не из-за настроения лагеря (ни один не смеялся). Может быть, это еще одно бесплодное стремление к сопричастности с более обширным внешним миром пустоголовых.
Другие развлечения. После смерти Джорджа возрождения интереса к театру не было (хотя, когда я закончу «Аушвитц», он, возможно, появится), но изредка один из заключенных устраивает открытое чтение своего последнего произведения — или его демонстрацию, или как-бы-вы-ни-называли то, что происходит. Я только однажды побывал на подобном представлении и нашел его столь же глупым, если не еще глупее, чем «Каникулы в Шотландии»: алхимический трактат в героических куплетах сочинения одного из наиболее молодых дарований, Хо-Хама.
Командные игры. Да, это именно то, о чем я уже говорил. Несколько месяцев назад Мордикей изобрел усовершенствованный вариант крокета (отчасти основанный на игре Льюиса Кэрролла), в который играют команды числом от трех до семи игроков. Каждый вечер в пятницу проводится турнир между Колумбийцами и Унитаристами. (Названия команд не настолько деликатно-неуловимы, как это может показаться. Они связаны с соперничающими школами взглядов на вопрос о природе или источнике сифилиса; Колумбийская школа придерживается мнения, что спирохеты были завезены в Европу из Нового Света матросами Колумба — которые в ответе за грандиозную эпидемию 1495 года; тогда как Унитаристы уверены, что многие явно различимые виды венерических заболеваний в действительности являются проявлениями одной и той же, которую они называют трепонемотозом, а ее белковое разнообразие объясняют следствием различий в социальных условиях, личных привычках и климате).
Безнравственность. В ней нет ничего удивительного, поскольку утрата живых общественных или семейных уз была одним из условий отбора заключенных. Теперь, правда, здесь есть некий дух сообщества — но это сообщество парий и хладнокровное стремление к удобству. Восторги любви, более спокойной, но и более продолжительной, удовольствия чадолюбия и нормального, нормативного счастливого настроения из года в год, некая форма организации собственной жизни, самоформирование которой представляет собой немалую значимость, все эти фундаментальные ценности человеческого жизненного опыта отвергаются ими даже в самой возможности их существования. С каким переполнявшим его сожалением Мид говорил вчера: «Ах, все эти девочки, которых я не пропустил через себя! Так жалко!» Их гениальность, хотя в других отношениях она и может быть какой-то компенсацией, только углубляет пропасть, разверзающуюся между ними и общей массой, так что, пусть бы даже они исцелились и получили разрешение покинуть лагерь «Архимед», им не удалось бы найти себе дом в этом Мире. Здесь, в этих глубоких норах, они научились видеть солнце; там, в мире света, люди еще с тревогой следят за тенями на стенах пещер.
Второй акт сделан.
У Мордикея сегодня был еще один, и более тяжелый, припадок. Может быть, необходимо отложить Magnum Opus. Или, как Мюррей С. почтительно называет его, великое творение.
