— Ты точно, как англичане. Наверняка они то же самое говорили в двенадцатом веке, глядя на Ирландию
— Ишь ты, какая образованная, ёлки-моталки! Помнит, в каком это было веке..
— Как сейчас помню.
— Ладно, хватит дурака валять. Я сказала – уплотню, значит – уплотню. Где штырь от ящика?.. Молодой человек! Простите, вас не затруднит подать мне вот эти картонные разделители и вон тот штырь? Да-да, тот, что рядом с вами лежит…
— - Кромвель, говорите? – задумчиво говорит молодой человек, одетый, несмотря на духоту, в чёрные брюки, чёрную глухую водолазку и маленькую чёрную шапочку, плотно облепляющую голову. – Пространство даром пропадает, говорите? Уплотнить, значит, надо, да?
И ласково гладит штырь от каталожного ящика со слегка проржавевшим, но всё ещё острым наконечником.
2007/08/31 дети
Каждый раз, когда я захожу в скверик неподалёку от моего дома, там сидит одна и та же женщина с мальчиком на коленях. Оба они сделаны из какого-то пористого, тёмно-серого камня с вкраплениями слюды и мраморной крошки. Женщина одета в мешковатую, не по росту, телогрейку, длинную залатанную юбку и свалявшийся пуховый платок с небрежно заткнутыми за воротник концами. Её маленький сын, почти целиком утонувший в громадных валенках и надвинутой на лицо ушанке, сидит, привалившись к её животу и растопырив пальцы, и смотрит прямо перед собой. Видно, что ему неловко и жарковато во всём, что на него надели, но он терпит и даже слегка улыбается, погружённый в какие-то свои хорошие мысли. У матери – тонкое, печальное, терпеливое лицо; маленький вздёрнутый нос, полукруглые брови, морщинки под глазами, возле носа, и такая же странная, нежная, отсутствующая полуулыбка. Они сидят на каком-то каменном обломке возле кустов акации, и никто не знает, как их зовут, откуда они пришли и почему здесь сидят. Я тоже этого не знала до недавнего времени. А теперь – знаю.
Пару дней назад мы с Туськой гуляли в этом сквере. Едва мы зашли, как к Туське тут же незаметно приклеился какой-то суровый ковбой лет шести, в техасах и с кольтом за поясом. Она вообще пользуется успехом у подобного рода мужчин, но по молодости лет совершенно этим не гордится. Они вместе побродили по заваленным сухими листьями дорожкам и остановились возле каменной женщины и её мальчика.
— Смотри, - сказал Туське ковбой, - их – знаешь, что? Их скоро расстреляют.
— Кого? – неприязненно удивилась Туська.
— Эту тётеньку и пацана. Их фашисты расстреляют, понятно?
— Дурак, что ли? – фыркнула Туська. – Это же Ради-богица… Нет, сейчас... Бо-га-радица. А мальчик её – это Бог, только ещё в детстве. Понятно?
— Чего-о? – удивился ковбой. Он был, судя по всему, человек простой и не религиозный.
— Вот тебе и чего, - отрезала Туська. – Чевокалка с хвостом. Я в церкви их видела, понятно? Ты, что ли, в церковь с бабушкой не ходишь?
Ковбой оставил этот вопрос без ответа. Он слегка нахмурился, посопел, а потом, похоже, решил уступить даме и пойти на компромисс.
— Ладно, - сказал он. – Пускай Богарадица. Только всё равно – давай, её фашисты в плен возьмут, а? Или монстры. Монстры даже лучше. А мы будем её спасать.
— Ну, давай, - вздохнула Туська. Она уже немного знала этот тип мужчин и понимала, что без монстров в этот вечер ей всё равно не обойтись.
Сзади подбежал ещё один беловолосый паренёк лет трёх, очень похожий лицом на Туськиного ковбоя.
— Вадька, смотли! – запыхавшись, кричал он. – Тлавка узе какая мохна-а-атая, во! Совсем как зимой, да?
Его представления о зиме, видимо, сложились в прошлом году.
2007/09/01 Сентиментальные путешествия
Я не люблю Прагу. Не потому, что я её не люблю, а просто потому, что не успела её полюбить. Именно поэтому, кстати, я не люблю море. Чтобы полюбить по-настоящему, серьёзно и без дураков, надо отдаться, а в море я так ни разу за всю жизнь и не искупалась.
То же самое и с Прагой. Мы мимолётно встретились, впопыхах наговорили друг другу гадостей и не успели оглянуться, как расстались. И теперь она мне снится по ночам. Такая невыразимо-прекрасная, что я просыпаюсь со сдавленным, сильно колотящимся сердцем, со слезами на глазах и невралгией в спине. Я не знаю, правда ли то, что мне про неё снится. Всё, что я по-настоящему о ней помню – это чёрные кривые переулки, каждый из которых завершается сияющим в ночи магазинчиком, до краёв набитым хрустальными бусами всех цветов и размеров. А я за всё короткое время, что там пробыла, так и не купила себе ни одних, даже самых завалящих и дешёвых бус, что только усилило наше взаимное с ней несправедливое раздражение.
Нет, я всё-таки, наверное, ещё что-то помню. Помню позднее осеннее утро и густой, серо-молочный туман, какого у нас никогда не бывает в конце осени. Если приглядеться, то можно увидеть, что это вовсе не туман, а мелкий мокрый снег, который кружится в воздухе и не падает. Сквозь белёсую мельтешащую пелену видны контуры Карлова моста и бесформенные, страшноватые тени статуй по обеим его сторонам. На самом краю моста стоит простуженный молодой человек, очень красивый, с рыжими длинными кудрями и красным от простуды носом. Он стоит, втянув голову в шарф, намотанный вокруг шеи, кашляет и играет кончиками пальцев на хрустальных стаканах, наполненных водой. Мимо него, обняв друг друга за плечи, пробегают, высоко и ритмично подпрыгивая, парень и девушка, тоже с длинными, развевающимися на ветру шарфами. После них на мосту остаётся сильный запах ванили – в том сезоне это были самые модные женские духи, и вся Прага пропахла ими, как рождественский пирог. А где-то на той стороне, за мелькающей снежной завесой, сипло лает собака и звонит колокол.
Если кто-нибудь расскажет про что-нибудь своё-такое-же, совсем не обязательно связанное с Прагой, - буду очень рада и признательна :)
2007/09/05 Моя подруга
О женском.
— Ой, я столько вчера лесных орехов съела, ты не представляешь… Пришлось волосы покрасить в ореховый цвет. Встретимся – увидишь. Ничего себе такой орех получился, спелый такой. Даже, я бы сказала, уже с гнильцой. Но это ведь всё равно лучше, чем недозрелый, согласись?
