— Вообще-то да, — согласился Анцыферов. — Я как-то не подумал...
— Да ты никогда не думал! Ты только думательные позы принимал! Как мне жаль, как мне ее жаль! — простонал Пафнутьев.
— Кого?
— Леночку, твою юную кассиршу. С кем ей приходится жизнь коротать! Бедное дитя!
— Может быть, ты скрасишь ее существование? — с обидой спросил Анцыферов.
— Интересное предложение... Не ожидал... Я подумаю.
И Пафнутьев положил трубку. И тут же набрал номер служебной квартиры, где залечивал раны Ерхов, где он в тишине и безопасности давал свои показания. Номер не отвечал. Пафнутьев позвонил снова, чтобы исключить всякую случайность и знать наверняка, что звонит он туда, куда требуется. Нет, все правильно. Длинные, безответные гудки были ответом. Положив трубку, он тяжело обмяк в кресле. Ему все стало ясно. Неклясов нанес удар, Ерхов мертв. Суда не будет. Неклясов остается на свободе, и все начинается сначала.
— Отошли в предание притоны, — нараспев произнес Пафнутьев слова старой, забытой песенки, которая в молодости казалась ему чрезвычайно смелой и крамольной. — Кортики, погоны, ордена... Но не подчиняется законам трижды разведенная жена... Кортики, погоны, ордена, — со вздохом повторил Пафнутьев и опустил лицо в ладони.
Все получилось, состоялось, сбылось, как хотелось. Неклясов был нервен, возбужден и радостен. Быстрой, легкой походкой, едва касаясь земли своими маленькими, остренькими туфельками, опережая собственное длиннополое пальто, которое развевалось где-то сзади и едва поспевало за ним, с непокрытой головой и развевающимися небогатыми светлыми волосенками вышел он из подъезда, откуда только что, за секунду до этого, два его амбала выволокли бледного Ерхова. Он был еще в бинтах и после перевязки пребывал в тошнотворном состоянии. Но был, вот он, живой и подлый, предавший и выболтавший.
Ерхова с разгона вбросили на заднее сиденье «мерседеса», охранники зажали его с двух сторон, а Неклясов расположился на переднем сиденье, в последний момент подобрав полы и захлопнув за собой дверцу «мерседеса». Захлопнул легко, небрежно, этаким бросающим жестом руки. И откинулся на спинку сиденья. И весело, шало, обнажив беленькие свои зубки, взглянул в зеркало на поникшего Ерхова. И вздохнул облегченно, и уронил руки на колени, обнажив белоснежные манжеты. Выглянув из черных рукавов пальто, они создали в машине какое-то траурное настроение. Так оно и было, так и было, это понимали все, прежде всего сам Ерхов. Полуприкрыв глаза, он привалился к одному из охранников, не в силах уже выпрямиться.
— Здравствуй, Славик! — бодро приветствовал его Неклясов. — Давно не виделись, а?
— Давно, — прошептал Ерхов. — С тех пор как вы бросили меня истекать кровью в ресторане и слиняли, как подлые твари.
— Не надо так, Славик, не надо. Мы исправимся. Веришь?
— Верю...
— Мы теперь будем уделять тебе очень много времени, мы уделим тебе все наше время без остатка... Веришь?
— Верю...
— Поехали, — Неклясов вытянул вперед тощую, слегка искореженную болезнью ладошку, обнажив на секунду золотой браслет «ролекса». Любил Неклясов роскошь и по наивности своей, глубинному невежеству полагал, что такие вот вещи подтверждают власть и вызывают уважение. И был прав, да, он был прав, потому что люди, окружавшие его, тоже стремились к таким же вещам, тоже мечтали о них и преклонялись перед теми, кто этими вещами обладал.
Было дело, как-то вошел Неклясов в лавку на Кипре, в столичном городе Никосии. Долго ходил вдоль витрин, посверкивающих золотом, настолько долго, что хозяин, заподозрив неладное, нажал невидимую кнопочку и вызвал в зал еще двоих сотрудников откуда-то из глубин помещения. А Неклясов, пройдоха, вор и бандюга, все это видел, все понимал и усмехался тому, что сейчас произойдет. Хозяин попытался было обратиться к нему на нескольких языках, а он только усмехнулся, смотрел устало и, наконец, произнес единственную фразу:
— Моя твоя не понимает, иди к такой-то матери...
Но хозяин понял, побледнел от оскорбления и отошел к кассе. А Неклясов остановился, наконец, у самой дорогой вещицы, у швейцарских часов «ролекс» с золотым браслетом и золотым корпусом. И молча ткнул пальцем — хочу, дескать. Хозяин не осмелился ослушаться, покорно подошел к витрине, щелкнул замочком, снял с полки часы и протянул странному посетителю. Стояла жара, остров задыхался от зноя, улицы были пусты и раскалены солнцем так, что плиты тротуара жгли сквозь подошву. И никого, никого больше в лавке не было. Неклясов примерил часы, повертел рукой — браслет подошел. И, не снимая их, он вынул из кармана пачку долларов, отсчитал прямо на подоконник десять тысяч, хотя стоили они где-то десять с половиной, и, сделав небрежный жест рукой, вышел в слепящий жар Средиземноморья.
Получилось красиво, и он любил рассказывать об этом случае, подвыпив, а приятели хотя и знали историю наизусть, каждый раз слушали с неподдельным интересом, прикидывая, как бы и самим в будущем совершить нечто подобное.
— Как здоровье, Славик? — обернулся Неклясов к Ерхову, который все так же полулежал на заднем сиденье.
— Спасибо, Вовчик, хорошо...
— Говорят, новые друзья появились?
Ерхов промолчал.
Машина выехала из опасного для Неклясова квартала и углубилась в городские окраины. Теперь найти его будет непросто. Да и хватятся Ерхова тоже не сию минуту, если, конечно, Анцыферов не продаст. А он не продаст, решил Неклясов. И трусоват, и повязан. Как он может продать, если сам же и назвал адрес... Теперь Анцышка завяз навсегда, усмехнулся Неклясов. Он мог отмыться от взятки, даже от ресторанных своих дел, но вот от этого... Ни перед кем не отмоется и ни от чего не отвертится.
— Как поживает друг Пафнутьев? — неожиданно прервал Неклясов собственные мысли, снова повернувшись к Ерхову.
— Спасибо, хорошо, — ответил тот механически, даже не вдумываясь в вопрос и не пытаясь вспомнить, кто такой Пафнутьев.
— Часто встречались?
— Как придется, — ответил Ерхов, опять не в полной мере сознавая, о чем идет речь.
— Говорят, скоро суд? — спросил Неклясов.
— Я не судья...
— Знаю, — рассмеялся Неклясов. — По тебе видно. Теперь я судья. Мне и процесс проводить, и приговор выносить, и исполнять приговор... Верно?
— Как скажешь, Вовчик, — Ерхову больше всего хотелось, видимо, просто прилечь и замолчать. По всему было видно, что чувствовал он себя неважно, каждую секунду мог потерять сознание. Злая напористость Неклясова слегка взбадривала, но он тут же закрывал глаза и голова его клонилось к мощному плечу охранника.
— А знаешь, гнездышко-то наше разорили, — опять обернулся к нему Неклясов. — Нет уж у нас прежнего гнездышка.
— Новое будет, — обронил Ерхов, едва шевеля губами.
— Правильно мыслишь, молодец! — одобрил Неклясов, — Умница. Ты всегда был сообразительным. Гнездышко у нас будет, но вот тебя, суки, там уже никто не увидит.
— Это хорошо...
— Я тоже так думаю.
— Кончать будете? — Ерхов задал первый вопрос за все время, пока Неклясов со своими амбалами взламывали дверь, брали его под руки, волокли по лестничным переходам, за все время поездки в машине.
— — Обязательно! — радостно ответил Неклясов. — А нам иначе нельзя. Ну, посоветуй, как поступить? Ты уже столько наговорил, столько наболтал дурным своим языком, что поставил нас перед
