Лицо ее покрылось красными пятнами, она, видимо, и сама не могла понять, в чем допустила промашку. Взяв ребенка, она быстро вышла за дверь, успев напоследок, уже из коридора, бросить на Овсова взгляд, полный слез и обиды.
— Опять? — вкрадчиво спросил Пафнутьев, хорошо расслышавший единственное слово, которое успела произнести девушка. — Значит, это правда? Значит, попадают к тебе такие вот спящие царевны, которые никак не могут проснуться? А, Овес?
— Я же тебе все сказал, Паша, — вздохнул хирург и опустился на кушетку. — Я все тебе сказал, — повторил он. — Случается, Паша... Скажи, ты в самом деле купил девочку?
— Мне действительно предлагали ее за три бутылки водки.
— Надо же, — Овсов протянул руку к тумбочке стола и вынул оттуда початую бутылку. — Ты, Паша, пил когда-нибудь финскую водку?.. Должен тебе сказать,продолжал Овсов, не дождавшись от Пафнутьева ни согласия выпить, ни возражения, — должен тебе сказать, Паша, — Овсов неторопливо достал стаканы, — это очень неплохой напиток. Наши северные соседи, похоже, разбираются...
Овсов замолчал, пораженный поведением Вики — она вынула из его тумбочки третий граненый стакан, спокойно налила в него из бутылки, украшенной северным оленем, налила столько же, сколько было у Пафнутьева и Овсова, и присела на кушетку. Овсов справился с удивлением, довольно быстро придя в себя, чокнулся с Викой и Пафнутьевым и, как ни в чем не бывало, поднял стакан в приветственном жесте.
— За здоровье младенца! Ей не помешает наш тост! — когда все вылили, Овсов поставил стаканы опять в тумбочку, убрал пустую бутылку, закрыл дверцу. — Не смотри, Паша, так пронизывающе... Отвечу я на твой вопрос, куда же мне деваться, отвечу. Такой вот случай у меня второй... Очень похожий... Помнишь сестричку Валю, при виде которой содрогалось мое уставшее сердце и начинало работать, как у молодого козла... Ты ее помнишь?
— Она так же хороша? — спросил Пафнутьев.
— Она стала гораздо краше, — грустно ответил Овсов. — Но меня это уже мало радует.
— Но кого-то радует?
— Да, Паша, да. Так вот Валя... Как-то осенью она принесла мне в казенных пеленках... Тогда это был мальчик. Он тоже не мог проснуться.
— Долго? — спросила Вика.
— Он вообще не проснулся. Но девочки более жизнестойки... более живучи, я бы сказал. Думаю, не все потеряно. Хорошо, что ты занялся этим, Паша.
— Почему?
— Есть надежда, что это прекратится.
— Что прекратится? — уже чуть раздраженно спросил Пафнутьев, придвигая к себе телефон.
— Ко мне в больницу перестанут поступать беспробудные младенцы.
Пафнутьев набрал номер Шаланды, тот оказался на месте. Да, все-таки что-то произошло с Шаландой, он постоянно находился на месте, его можно было застать в кабинете в любое время. Или же он состарился и перестал ловить мышей, или же открылось ему, что в мире есть не только мыши, но и крысы, ядовитые змеи, крокодилы и удавы. А он привык иметь дело с мышами...
— Пафнутьев тебя тревожит.
— Тревожит, — хмуро ответил Шаланда.
— Младенца кто-нибудь ищет?
— Нет.
— Ничего больше не хочешь сказать? — спросил Пафнутьев. Что-то в голосе Шаланды заставило его насторожиться, что-то у него внутри поскуливало жалобно и виновато.
— Сегодня утром я отпустил Самохина, — сказал Шаланда. — Он дал подробные объяснения случившемуся. Они показались мне искренними и убедительными.
— Он пообещал, что больше не будет торговать младенцами?
— Да, именно так.
— И ты ему поверил?
— Я вообще верю людям. И тебе, Паша, верю.
— Ответь мне, Шаланда, на маленький вопрос... Невинный такой вопросик без имен, адресов, дат и телефонов... За него кто-то просил?
— Да.
— Ты влип, Шаланда?
— Да, — голос майора был тусклым и каким-то мертвым, в нем не играла обычная напористая обида, не чувствовалось готовности отстаивать уязвленное достоинство, нападать и подзуживать. Все это исчезло, испарилось из Шаланды, и Пафнутьев в какой-то момент вдруг понял, что разговаривает не с живым человеком и даже не с роботом. На том конце провода был угасший, смирившийся старик.
— Тебе плохо, Шаланда?
— Да.
— Я могу помочь?
— Нет.
— А если попытаюсь?
— Не стоит, Паша. Пустой номер.
— Нет, все-таки попытаюсь.
— Ну что ж... Ни пуха, — и уловил, все-таки уловил Пафнутьев в последнем слове Шаланды робкую благодарность, чуть забрезжившую надежду на избавление от чего-то тягостного, непреодолимого. — Младенец жив? — помолчав, спросил Шаланда.
— Да.
— Береги его, — и Шаланда положил трубку.
Услышав последние слова, Пафнутьев, кажется, вздрогнул. Не первый раз Шаланда предупреждает об опасности, и каждый раз оказывается, что не зря.
Первый раз он предупредил, когда у Пафнугьева оказался Чувьюров. «Береги его»,сказал Шаланда. А наутро старше был мертв. Не уберег. Второе предупреждение прозвучало, когда Пафнутьев допрашивал Самохина... А сейчас он на свободе...
— Самохин! — воскликнул Пафнутьев, поняв вдруг, что у него нет ни единой минуты, чтобы оставаться здесь. — Значит так, Овес... Я ухожу. Вика, если нужно, останется здесь отвечать на твои вопросы и поднимать тосты. Позвоню в течение дня. И не один раз. Спасай ребенка. Авось, удастся. Ему грозит опасность.
— Я знаю, — кивнул Овсов.
— Опасность не только от той заразы, которую в него вкатили. Могут найтись, якобы, мама, якобы, папа... Гони всех в шею. Стреляй из чего можешь!
— Я могу в них только бутылками запускать, — усмехнулся Овсов.
— Смело кроши бутылками их головы!
— Ясно, Паша, — Овсов полез в тумбочку. — Кажется, ты созрел.
— И самое главное... Назначь мне встречу с красавицей Валей. В любом удобном для нее месте, в любое удобное для нее время.
— Валя не будет отвечать на твои вопросы, Паша.
— Почему?
— Молодая, красивая... Ей жить надо. Она и мне ничего не сказала.
— Заговорит, — уверенно заявил Пафнутьев. — Пальцы в дверь зажму — еще как заговорит!
— У нее очень ласковые пальцы, — некстати сказал Овсов и плеснул водки в свой стакан. — Не переживай, Паша... Мои ребята уже занялись девочкой. С Божьей помощью разбудят. Главное, Паша, ты не отвлекайся, делай свое дело и делай. И слава тебя найдет, — Овсов помедлил, подмигнул Вике, прощально махнул рукой Пафнутьеву и выпил большой глоток финской водки, очень неплохой, кстати, водки.
Домоуправление, которое разыскивал Пафнутьев, оказалось рядом, чуть ли не в двух кварталах. В пятиэтажном блочном доме, которые с некоторых пор, подзажравшись, стали называть «хрущобами», причем, те самые люди, которые, не жалея ни глотки, ни живота, пробивались в эти дома совсем недавно, а пробившись, балдели в них по двадцать-тридцать лет, так вот, в таком доме на первом
