говорит и делает – пропитано тщеславием. И Онегин – маленький кусочек этого тщеславия. Молодой, свежий, страстный. А главное – закрывающий на все глаза. Ему все равно, кто его кормит и зарывает в тряпочки. (Привязалась я к этим тряпочкам.) И поэтому стареющая некрасивая женщина может расслабиться, не думать о внешности, возрасте, поведении, и заниматься только своим творчеством. Так. Я пришла к тому, что образ нашего гостя полезен для других и трагичен для него самого. А с чего я начинала?
Мои глубокомысленные размышления прервала Роза:
– Девочка, а вы отчего такая смуглая? Загорали?
– Ноябрь… – проговорила сквозь дремоту Светка, видимо таким абстрактным путем дала понять, что нынче не позагораешь как следует.
– У меня такая кожа. Пигментация.
– Да что вы говорите! – Рогова поднялась с кресла и поплыла по воздуху, напрямую в мою сторону. – Какая интересная фактура. А волосы светлые – свои?
– Парик, – зачем-то съязвила я.
– Да, я тоже не люблю косноязычия, – ничуть не смутилась художница. – Позвольте повторить вопрос – светлый цвет волос натуральный?
– Натуральный.
– Светусик! – воскликнула Рогова, разбудив заснувшую Котельникову. – Ты погляди, какая фактура!Она вцепилась в мою руку и стала внимательно изучать.
– Рогова, отстань от девушки, – зевнула Светка.
– Да я не пристаю, – художница привела потными пальцами по моему предплечью. – Тут фактура.
– У тебя везде фактура, – махнула рукой Светка. – Отстань от нее.
Роза послушно встала и вернулась к себе в кресло.
– Муаровая кожа, – напоследок констатировала она.В это время послышались голоса, и в комнату вошел Максим в сопровождении Онегина.
– О! Водка! – затряслась в экзальтации Рогова. – Онегин, у вас с молодым человеком все получилось?
Онегин грустно улыбнулся и отрицательно замотал головой.
– Ну, иди, мальчик мой, я тебя утешу! – засмеялась художница, и Онегин, словно песик, сел возле ее кресла, положил голову к ней на колени, а она стала трепать его за уши.Всем стало весело, даже мне. Мы отметили встречу. Максим пытался развлекать гостей. Рассказывал какие-то истории, анекдоты. Рогова с Онегиным оказались благодарными слушателями, радостно и открыто реагировали на все шутки, попеременно делали нам комплементы, причем Онегин все больше – Максиму, а Рогова – мне. Светка оказалась в стороне, поэтому отрешенно смотрела в таинство занавешенного окна и слушала музыку.
– Там у вас аквариум, в передней, – внезапно проговорил Онегин. – В нем рыбок нет. Почему?
Мы с Максимом переглянулись.
– Онегин у нас известный юннат! – весело сообщила художница.Я поглядела на юношу. Он ждал ответа на свой вопрос, и я поняла, что его очень волнует в данную секунду отсутствие рыбок в нашем аквариуме. Может, это было связано с чем-то личным.
– Вы знаете, – сказала я, – мы еще не успели их завести.
– Я знаю, каких рыбок вам нужно завести, – серьезно сообщил Онегин.
– Пираний, – Максим краем глаза скользнул по Роговой.
– Что вы, что вы, – замахал руками Онегин. – Ни в коем случае! Только рыба-фонарик!Он замолчал, а потом добавил, растягивая слова:
– Они такие глубоководные…
– Ой, Онегин, ой не могу! – рассмеялась Рогова. – Правда, он милый? Душка!
Она поцеловала своего питомца в лоб.Мне опять стало противно, и я выпила водки.
Тут же я почему-то представила рыбок-фонариков. Они всплыли в моем сознании, выпуская из широких ртов большие воздушные пузыри, у каждого во лбу сияла маленькая новогодняя лампочка. А самая большая из них была с головой Онегина, и, махнув небольшим хвостиком, она невзначай нырнула в самую глубину. Я поморщилась. Онегин в глубине моего сознания никак не планировался.
Тут раздался громогласный призыв Роговой:
– Внимание!
Я прервала очередную свою мысленную цепочку и поглядела на художницу. Она стояла на подлокотнике кресла, поддерживаемая раскрасневшимся Онегиным, и, подняв руку вверх, неожиданно запела:– Костюмчик новенький, колесики со скрипом
Я на тюремную квартиру променял!
Пела она безобразно, не попадая ни на единую ноту. Тут ее поддержала Светка, стараясь перекрикивать. Котельникову было слушать приятно. Даже пьяную. Даже в контексте подобной песни.
– Максим, – кокетливо проговорила Светка. – А ты чего это гитару не берешь?
Онегин отпустил Рогову, которая незамедлительно рухнула куда-то за пределы видимости, и переместился в сторону Максима:
– А вы играете на гитаре? – подобострастно восхитился он, наклонившись к моему возлюбленному так близко, что я похолодела от напряжения.Затем я вспомнила про несчастную Розу и, отпустив ситуацию с Онегиным на самотек, пошла поднимать историческую леди. Заглянув за кресло, я обнаружила Рогову сидящей на полу и тихо поскуливающей. Она плакала!
– Вы ушиблись? – я протянула ей руку.
– Ах, – взмахнула наклеенными ресницами та. – Я не ушиблась. Я сломалась.Она ухватилась за мои пальцы. Я напряглась, и поняла, что поднять ее килограммы не смогу. Чтобы не причинять страдалице лишнее беспокойство, я разжала пальцы и села на пол. Рядом с ней.
– Ты, деточка, не знаешь, – всхлипывала пьяная художница. – У меня дочь такая, как ты. Может, чуть младше. Да, наверняка, младше. Ах…
– Вам плохо? – зачем-то поинтересовалась я очевидным фактом.
– Нет, бля, хорошо, – она поглядела на меня мутными глазами.И тут я увидела перед собой несчастного, обреченного, обесточенного человека. Я увидела сорокапятилетнюю женщину, у которой когда-то, может очень давно, была сломана судьба, было много потрясений, издевательств и унизительных ситуаций. Она поняла это.
– Да… – развела руками Рогова на мое бессловесное озарение. – Так вот… Налейте мне водки, господа.
Я принесла ей водки. Она выпила и велела всем уйти. Видимо, уже плохо соображала, что вижу ее только я.Вернувшись в компанию и оставив Розу наедине с собой, я застала Максима играющего на гитаре, Онегина, сидящего у него в ногах и Светку, поющую что-то из Визбора.
Онегин протянул руку и провел ею по ноге Максима. Тот остановился и слегка отстранил юношу этой самой ногой:
– А вот это нельзя.
– Почему? – обиженно округлил глаза Онегин.
– Слышь, Онегин! – выкрикнула Светка. – Напился – будь человеком. Тут нормальные люди живут. Я тебя к нормальным людям привела. Иди, сядь на место.Он как-то печально посмотрел на нее, но потом послушно поднялся и сел в кресло, с которого совсем недавно неудачно взлетела Рогова. Я удивленно поняла, что в данную минуту этот красивый «фонарик» и не вспоминает про свою покровительницу. Он был так ошарашен словом «нельзя», что, казалось, слышит его впервые. Или, быть может, давно не слышал.
– Вы, ребята, не обижайтесь. – Светка курила одну за одной. – Роза действительно потрясающий человек. Но у нее сложная жизнь. И была, и есть, и, наверное, будет. Знаете, я уважаю ее. Она ведь в тюрьме сидела. В юности. За антисоветчину. Да. Потом за границей долго жила, бедствовала… Я, знаете, какой тост сегодня за нее подняла?
Светка встала:
– Я сказала: «Роза, когда ты умрешь, я приду к тебе на могилу.» Мы все когда-нибудь умрем.
– Сволочь ты, Котельникова, – раздалось из-за кресла. – Люблю тебя…
– Роза, поехали, – простонал обиженный на всех Онегин.
– Подними меня, котик мой…Он нырнул за кресло, долго возился, наконец, поставил Рогову на ноги.
В «полете» она потеряла ресницы с одного глаза и рассадила губу.
– У вас кровь, – сказала я. – Давайте, я продезинфицирую.
– Это не смертельно. Я сама продезинфицирую. Онегин, водки.
Странно. Я смотрела на нее и не узнавала. Еще мгновение назад эта женщина представала предо мной слабым, несчастным существом. Теперь же она снова была той же надменной, тщеславной и безумной Роговой, которой явилась с самого начала.
– За жизнь! – громко сказала она и выпила.
Вскоре они ушли.Напоследок Светка выдала тираду о том, что на историю нельзя обижаться, с ней нельзя спорить, и, главное, ее невозможно судить. Потому что ее можно только изучать.
В ту ночь Максим, уставший от шумных гостей, очень быстро уснул, а я, не смотря на выпитое, долго ворочалась и думала о том, что, наверное, Котельникова как никогда права. История. Как она создается? При жизни. И остается после смерти, перетекая в новые жизни, где понятие «после смерти» еще абсолютно абстрактно. Как для меня сейчас. Как для Максима. А для Роговой? Быть может, для нее это понятие вполне конкретно и осязаемо. Она знает прикосновение смерти, и поэтому, наперекор всему, живет искрометно, падая, и поднимаясь вновь. И Онегин знает, что такое смерть. Скорее всего, он и не рождался вовсе. Он – вымышленный герой вымышленной жизни. Образ, запечатленный поэтом. Подпруга истории. Мостик между разными течениями… Изучать… Я уже засыпала…. Как жаль, что они, наверняка, ничего не будут помнить, и вряд ли придут снова… Я бы хотела…
Разбудило утро.
Через неделю, под вечер, посыльный принес большой ящик и, ничего не сказав, удалился. Максим разрезал бечевку, приподнял крышку, и мы увидели, что в ящике лежат два предмета, завернутые в холст.
Максим осторожно достал один из них и развернул. Это был маленький переносной аквариум, в котором плескалась экзотическая рыба. Очень красивая и шустрая. На круглом боку аквариума красовалась надпись «Рыба-фонарик».
– Ты представляешь? – обернулся Максим.
– Да… – я тоже была приятно удивлена.Максим развернул второй предмет, и присвистнул.
Картина с изображением запечатленной женской натурой. Натура была обнажена и возлежала на шелковистой зеленой травке, на
