Прошли годы, переменилась страна, Объячев и Вьюев стали партнерами, соратниками, единомышленниками. И произошло то, что уже случилось однажды двадцать лет назад, — Объячев, как сейчас говорят, кинул Вьюева на двести тысяч долларов.
И давняя обида вспыхнула в душе Вьюева с новой силой. Убедившись в том, что денег ему не получить, в отчаянии, в легкой степени безумия мог Вьюев выстрелить в Объячева?
Мог.
Но выстрелил ли он?
Как знать, как знать...
— Кстати, а где его чемодан с документами? — прервал Худолей затянувшиеся размышления Пафнутьева.
— В финансовом управлении на экспертизе. Пусть дадут заключение. Чего стоят все эти бумаги, как их надо поднимать, и какую такую роль они сыграли или могли бы сыграть в жизни гражданина Вьюева.
— Разумно, — кивнул Худолей и больше ничего добавить не успел — в дверях возникла улыбающаяся Света. Свежая, красивая и совершенно невозмутимая.
— Завтрак подан, — сказала она и уже собиралась было уйти, как увидела лежащий между Худолеем и Пафнутьевым труп. — Боже... — она закрыла ладошкой рот, чтобы не закричать. — Еще один?
Пафнутьеву оставалось только беспомощно развести руками — да, дескать, ничего тут уж не поделаешь.
Добился своего Пафнутьев, добился старый пройдоха и провокатор, — не меньше десятка раз упомянув Худолея в разговоре с Шаландой, он получил то, чего и желал, — Шаланда вскочил с кровати вне себя от ярости, с красными пятнами на щеках, трясущимися руками и всклоченными волосами. Прошлепав босыми ступнями к столику со служебным телефоном, он вышел на дежурного по управлению и тут же, не здороваясь и не тратя ни секунды на лишние слова, принялся отдавать команды по поимке особо опасного преступника по фамилии Вулых, по имени Васыль Мирославович. И уже через полчаса, пока Шаланда брился, угрюмо и молчаливо завтракал, а на все слова, на все вопросы домашних лишь тяжело кивал головой и жевал, жевал, так вот уже через полчаса около сотни ребят в форме и без формы были задействованы на одну задачу — Вулых. Искали человека в помятой, несвежей одежде, с вещами, человека невысокого роста, с украинским акцентом, с паспортом, прописанным где-то во Львовской области, в каком-то городке под названием Золочев; искали человека, который сторонится, прячется, отсиживается в ожидании поезда, автобуса, электрички, самолета, в конце концов. Гаишники на дорогах не столько проверяли документы у робеющих водителей, сколько заглядывали внутрь машины — кто там сидит, почему там сидит и куда направляется.
Даже речпорт охватил Шаланда своими длинными, бдительными щупальцами, и теперь ни один катер, пароход или ракета не уходили от причала, пока не пройдет по палубе, по салону, между сиденьями человек Шаланды — еще одно его маленькое щупальце.
Не только посты гаишников, но и все районные управления милиции получили ориентировки с подробным описанием — кто нужен, каков он из себя, какие у него могут быть документы и что может быть при нем. На всех остановках междугородних автобусов, на платформах, станциях электричек и поездов дальнего следования входили шаландинские ребята и искали, искали гражданина Вулыха ста семидесяти сантиметров роста, пасмурного, затюканного и настороженного.
Допускал, допускал Шаланда, что мог оказаться Вулых у земляков в городе, что мог направиться к ним и переночевать, задержаться на недельку. Но опыт подсказывал — Вулых должен бежать, бежать, бежать безостановочно, нигде не задерживаясь больше, чем требуется, чтобы дождаться ближайшего автобуса, электрички, трамвая.
Да, конечно, человек, не один раз отсидевший, судимый, со своеобразной жизненной школой, прекрасно понимает — надо ложиться на дно и затаиться. Не двигайся, не пытайся всплыть и посмотреть, что делается на поверхности, лишь иногда чуть шевельни плавниками, чтобы не снесло течением, чтобы удержаться в своей лунке, в ямке, в щели. Можешь на неделю затаиваться? Затаись на неделю. Можешь на месяц? Ложись на дно на месяц. Год? Пусть будет год.
Убил Вулых своего напарника или же бежал, спасая собственную жизнь, в любом случае он в ужасе, в панике, думает только об одном — подальше, подальше, подальше.
Один только раз позвонил Шаланда по пафнутьевскому телефону.
— В котором часу он слинял? — спросил, не здороваясь и вроде бы даже казнясь необходимостью снова обратиться к Пафнутьеву.
— Худолей говорит, что прошло часов пять-шесть.
Услышав ненавистную фамилию, Шаланда бросил трубку.
Сколько часов прошло с тех пор, как Вулых покинул объячевский дом, было для Шаланды важно хотя бы потому, что позволяло прикинуть, на сколько километров мог тот удалиться от города за это время. Аэропорт отпал быстро — за день вылетали всего несколько самолетов, и ни один из них не летел в Западную Украину. Хотя мог, конечно, Вулых рвануть в Киев, но в этот день самолета на Киев не было.
Электрички — вот откуда ждал Шаланда новостей, скорее всего электрички. Он прекрасно знал, что украинские строители облюбовали этот вид транспорта и электричками, пересаживаясь с одной на другую, пересекали всю страну, ездили в Москву и снова возвращались в свои края. В этом был суровый, практический смысл — целые банды возникли при поездах, при автобусных маршрутах, которые занимались только тем, что грабили подзаработавших строителей. Те быстро сообразили — безопаснее на электричках. Расстояния короткие, и кто ты есть — строитель, дачник, грибник, — определить невозможно. Хлопотно, правда, тягостно метаться с поезда на поезд, но зато деньги остаются при тебе.
В такой вот электричке Вулыха и задержали.
Ехал он уже поздним вечером, полагая, что все опасности позади, ехал смертельно усталый, в полупустом вагоне, освещенном тускло и слабо, всего несколькими плафонами. Вжавшись в угол и поглядывая на проносящиеся мимо платформы, дачи, деревеньки с редкими огоньками, пил Вулых «Балтику» — третий номер с ярко-синей этикеткой.
Подсели два милиционера в форме, расположились напротив и некоторое время молча рассматривали небритого пассажира.
— Хорошее пиво? — спросил один из них.
— Нормальное, — Вулых сразу насторожился — наслышан он был о бандах в милицейской форме, и просто о грабителях в поздних электричках, и вообще о беспределе на железных дорогах, хорошо был наслышан, и, едва прозвучал невинный вопрос о пиве, сердце дрогнуло, забилось чаще, и это сразу отразилось на лице.
— Издалека едешь? — милиционер кивнул на пустую бутылку, стоявшую у ног Вулыха.
— Не так чтобы очень... А что?
— Да ничего... Дежурим вот... Ходим, интересуемся... Время позднее, времена опасные, сидит человек один... В одиночку сейчас не ездят. В компании собираются. В стаи.
— Так уж получилось.
— Домой?
— Точно, домой.
— Куда?
— О, еще ехать и ехать.
— Алексей, — неожиданно сказал милиционер, и Вулыху ничего не оставалось, как пожать дружески протянутую руку.
— Васыль, — сказал он, и милиционеры сразу переглянулись. И как только они переглянулись, сердце Вулыха забилось уже в каком-то судорожном ритме. Не надо бы ему называть свое настоящее имя, не надо бы, но поздно — слово выскочило. Да и кто мог бы предвидеть все опасности, все ловушки, все волчьи ямы, которые подстерегают человека каждый день, каждый божий день.
— Васыль, — со значением протянул милиционер. — Так я тебя знаю. Ты из Золочева?
— Приходилось бывать, — осторожно ответил Вулых. А что еще он мог ответить, что мог придумать на эти вопросы, простые, как удары кувалды.
— Ну, ладно, — сказал второй милиционер, до сих пор молчавший, — плотный, румяный, рыжий, в тесном кителе, — видно, недавно располнел, не успел еще форму сменить. — Пиво ты выпил, не мешали мы
