— Помнишь анекдот о трех слепцах, которых подвели к слону, а потом попросили рассказать, как они его себе представляют? Один пощупал хобот и сказал, что слон похож на змею. Второй наткнулся на ногу и сказал — это пальма. Третий подергал хвост и сказал, что слон — просто веревочка... Так вот, Пияшев подергал слона за хвост. Он считает, что Сысцов — это веревочка, из которой можно вязать любые узлы.
— А что он должен был пощупать? — Худолей начал постепенно выходить из оцепенения.
— Бивни! — заорал ему в ухо Пафнутьев. — А не то, что ты подумал. — Это не хвост, не хобот, не брюхо, похожее на дирижабль! Сысцов — это бивни! Из слоновой кости! Пошли чокнемся с ним за мир и дружбу, уж если он сам того пожелал.
— Пошли, — покорно согласился Худолей.
Девочки разбрелись по магазину, по ресторанчику, выбирая сувениры, попивая водичку из горлышка, некоторые взяли даже мороженое, а руководство село за отдельный столик, чтобы пообедать по полной программе. Увидев это, Халандовский тоже решил не ударить в грязь лицом и, сдвинув два столика, тут же собрал всех мужичков в единый круг. Не устоял против соблазна и Сысцов.
— Павел Николаевич, — обратился он к Пафнутьеву. — Наша давняя дружба просто обязывает нас приземлиться за одним столом?
— Иван Иванович! — по-дурацки заорал Пафнутьев. — Наконец-то! Наконец-то вы поняли, где собирается настоящая банда, а где только видимость и, как говорят нынешние молодые, сплошная виртуальность. Прошу! — Он показал на стул во главе сдвоенного стола. — Только я отлучусь на минутку... Мне кажется, один наш попутчик слегка заблудился... Вчера ему было плохо, очень плохо... Надо вытаскивать мужика из небытия!
Когда Пафнутьев с Худолеем подошли к столу, их стаканы были уже полны молодым, пенящимся вином, а Сысцов, стоя, произносил речь.
— Господа, — произнес он с нажимом, давая понять, что употребляет это обращение только шутя, только любя, — выпьем за наши будущие встречи не только в этом ресторане, не только в этой стране, не только на этом континенте...
— Не только на этой планете, — уныло добавил Худолей.
— Прекрасное дополнение! — согласился Сысцов. — Как говорят на Кавказе, алаверды!
Сысцов все так же, стоя, выпил с закрытыми глазами, постоял некоторое время и сел. Было такое ощущение, будто он решается на что-то, будто стоит перед решением важным и рискованным.
— А между прочим, пьешь ты, Иван, неправильно! — громко заявил Халандовский. — Так пить нельзя. Профессионалы так не пьют.
— А как пьют профессионалы? — с улыбкой спросил Сысцов, давая понять, что к такого рода профессионалам он себя не относит. — Подскажите.
— Величайший человек всех времен и народов Пифагор сказал так... Совершая возлияния, нельзя закрывать глаза, ибо недостойно стыдиться того, что прекрасно.
— Неплохо сказано, — согласился Сысцов. — Виноват. Исправлюсь. Прямо за этим же столом, — и он снова наполнил бокалы странно как-то пенящимся вином. Оно не было газированным, оно было просто молодым.
Как и все мы, ребята, в свое время, как и все мы!
Пафнутьев исподтишка поглядывал на Сысцова и все больше поражался его усталости. Поникшие плечи, безвольно лежащие на столе руки, почти нетронутая отбивная размером с тарелку... Несколько стаканов вина нисколько его не взбодрили, разве что появился румянец, слабенький такой румянец. Но, невзначай встретившись с Сысцовым взглядом, Пафнутьев поразился его твердости. Сысцов как бы сказал: «Да, Павел Николаевич, да! Только так и никак иначе!»
— Не жалеете о поездке, Павел Николаевич? — спросил Сысцов.
— Ничуть!
— Не скучаете?
— В такой компании?! За таким столом?! С таким вином?! Даже думать об этом грешно.
— Иногда мне кажется, что думать вообще грешно, — негромко проговорил Сысцов. Казалось, он говорил с самим собой, отвечал на собственные сомнения.
— Даже так? — удивился Пафнутьев.
— Думание природой не предусмотрено. Вообще мыслительный процесс — это заболевание. Рано или поздно природа исправит свою оплошность.
— Но человек — это венец природы, — заметил Шаланда.
— Кто это сказал? — спросил Сысцов.
— Не помню, но такие слова есть.
— Это сказал человек, — Сысцов горестно покачал головой. — О себе самом. Мало ли что я могу сказать о себе самом... Так ли уж это важно, да, Павел Николаевич?
— Если ваши показания о себе самом откровенны и чистосердечны, то это важно! — рассмеялся Пафнутьев.
— Для кого?
— Для природы! — воскликнул Пафнутьев, словно бы даже удивленный непонятливостью Сысцова. — Природа любит справедливость и нравственность. Когда наступают морозы, вода замерзает — это справедливо и нравственно. Камень катится с горы, а не в гору. Это нравственно. Если камень покатится вверх — это распутство, это нарушение законов природы, Иван Иванович.
— Это все настолько очевидно, что в мыслях нет никакой необходимости.
— Что-то, я смотрю, настроение у тебя, Иван, сегодня не слишком боевое, — заметил Халандовский.
— Напротив! — быстро возразил Сысцов.
— Тогда вперед! Без страха и сомнений! — Халандовский высоко поднял свой бокал.
— Прекрасные слова, — улыбнулся наконец Сысцов. — И вовремя сказанные. Заметьте — пью с открытыми глазами.
— Как сказал Пифагор — это прекрасно! — одобрил Халандовский.
Дальнейшая дорога уже не казалась столь тягостной и бесконечной. Красное вино взбодрило уставших путешественников, открыло им глаза на итальянские прелести. Все происходило в полном соответствии с мудрым указанием Пифагора — на прекрасное надо смотреть широко раскрытыми глазами. Снова тоннели сменялись виадуками, виадуки сменялись тоннелями, а потом как-то неожиданно автобус оказался на набережной Ниццы — длинная, в десяток километров набережная чуть изгибалась дугой, и конца этой дуги не было видно. К удивлению Пафнутьева, побережье Ниццы оказалось довольно унылым местом. Бесконечный ряд гостиниц прошлого и позапрошлого веков от моря, от пляжа был отделен широкой трассой, по которой сплошным потоком неслись машины, собравшиеся здесь со всей Европы.
В автобусе звучал роскошный голос Пияшева, но на этот раз в нем явственно пробивались нотки искренней взволнованности, напоминающие сдерживаемые рыдания восторга и преклонения. Опять поредели ряды женщин в автобусе, их осталось уже не более десятка — видимо, эту группу Пахомова приберегала для особого случая, как отряд Боброка, который в давние времена, выскочив из засады, решил исход боя. На слова Пияшева тетеньки тихонько повизгивали, вскрикивали, перешептывались, возбужденно сверкая накрашенными глазенками.
— Прошу обратить внимание на невзрачное здание справа! Не смотрите на него так снисходительно — ночь в номере этой гостиницы стоит десять тысяч долларов. Да, уважаемые, да! Я не оговорился — десять тысяч долларов! И, смею вас заверить, номера в этой гостинице не пустуют, более того, чтобы попасть туда, нужно заказать номер заранее, за месяц, за два. Тогда, может быть, вам удастся побывать на этом празднике жизни.
— После такого праздника и жить не захочется, — пробормотал Худолей, который вместе с Андреем сидел сразу за спиной Пияшева.
— Пра-а-сцице, — не согласился Пияшев. — После такой ночки вы наконец-то поймете, ради чего стоит жить.
— Или умереть, — добавил Андрей.
— Да! — радостно обернулся Пияшев. — После этого можно и умирать. Как это говорится... Увидеть
