— Когда он подобные дела поручал другим, это сходило ему с рук, но когда вынужден был взяться сам, не хватило опыта. Опять же ты руку приложил.
— А что я? Я ничего! — не понял Худолей.
— Сначала ты с Андреем ограбил квартиру Пияшева, лишил его уверенности. А когда еще и пуговицу подбросил... В Италии они уже не соображали, что делают. Не надо было Пияшеву шантажировать Сысцова, не надо было Сысцову торопиться с убийством... Они оба впали в истерику. Это твоя заслуга.
— Поэтому Сысцов в Италии остался. Дела у него, вишь ли, нашлись неотложные.
— Пусть погуляет напоследок, — Пафнутьев махнул рукой. — Его итальянские каникулы не будут слишком долгими.
— Надо же, как мужик подзалетел на старости лет... Не зря в народе говорят — и на старуху бывает проруха.
— Скажу тебе больше. — Пафнутьев помолчал. — Старухи без прорухи не бывает. Каждую старуху рано или поздно настигает своя проруха.
— Паша, — Худолей помолчал, — а это... У нас ведь два трупа... И убиты одинаково. Как понимать?
— Когда появился первый труп, Сысцов был в городе. Тут все сходится с пленкой. Когда мы нашли второй труп, Сысцов в это время отдыхал в Италии. Это установлено и доказано.
— Паша... Но ведь совпадают малейшие подробности!
— Я бы не придавал этому такого уж значения.
— Почему?
— Слишком хорошо — тоже нехорошо.
— Переведи!
— Да, подробности совпадают, но их многовато. Обнаженный труп, вспоротое горло, нож в руке, причем каждая из девочек держит нож за лезвие... Театрально это, постановочно.
— Но на пленке Сысцов?!
— Давай выразимся осторожнее... Человек, похожий на Сысцова. Сейчас принято так говорить. Не будем нарушать сложившуюся терминологию. Пошли лучше туалетом любоваться.
Туалет, исполненный Величковским, действительно потрясал. Радужный кафель под самый потолок, новый рукомойник, сверкающий хромом смеситель, вместо старого, надтреснутого, надколотого унитаза стоял новый, от которого по всему помещению распространялось зовущее сияние. Хотелось не только пообщаться с этим унитазом, но даже породниться с ним. А писсуар! Вместо зловонного, вечно забитого окурками, подтекающего и сочащегося стояло белоснежное сооружение, от которого исходили звуки журчащего лесного ручейка.
— А ты говоришь, Италия, — протянул Пафнутьев. — Настоящая Италия здесь. Дубовик сказал, что Величковский не уложился в выходные дни и пришлось до среды туалет закрыть. Многие ворчали, брюзжали, но когда вошли после ремонта...
— Онемели? — подсказал Худолей.
— Забыли, зачем пришли! Скажи, а кто Дубовику дал деньги на все эти роскошества? Смеситель, кафель, половая плитка?
— Это, Паша, пияшевские деньги. Можно сказать, его последний подарок живущим. Я вот думаю, не повесить ли здесь его портрет, не присвоить ли этому туалету его имя?
— Это деньги, которые он изымал у девочек, деньги, заработанные тяжким, непосильным трудом, нередко опасным для жизни. Пошли, Валя, отсюда. Вот-вот должна подойти Пахомова.
— Халандовский звал...
— Навестим.
— Он хочет всех собрать...
— Соберем.
— Пора, говорит, назвать вещи своими именами...
— Назовем.
Пахомова пришла точно в назначенный час — к двенадцати, минута в минуту. Постучала острым кулачком, приоткрыла дверь, заглянула, подождала, пока Пафнутьев оторвется от телефонного разговора.
— Входите, Лариса Анатольевна. Жду вас с нетерпением. Присаживайтесь.
— А я уж подумала, что нам с вами и не о чем больше говорить.
— Что вы, что вы, что вы! — пропел Пафнутьев. — Все только начинается! Что Иван Иванович? Не звонил ли из солнечной Италии, с Лигурийского побережья?
— Звонил. Голос бодрый, отдохнувший. Он устает, когда много народу.
— Это прекрасно! — бестолково, но с подъемом произнес Пафнутьев. — Если будете звонить, передавайте привет. Скажите, что я всегда о нем помню. Ему будет приятно. Что-нибудь сказал по делу?
— Подбирает новую гостиницу... Эта требует ремонта.
— Набирается новая группа в Аласио?
— Да, весной у нас оживление. Не хотите ли повторить поездку?
— Чуть попозже, — Пафнутьев был благожелателен, разговорчив, охотно подхватывал любые слова, которые произносила Пахомова, и добился своего — она поняла, что его оживление неестественно. — Мне бы хотелось посетить Венецию, Неаполь, полюбоваться падающей башней, Помпеями...
— Нет проблем, Павел Николаевич! Желание группы — и мы несемся на нашем автобусе хоть по всей Европе. Но я догадываюсь, что вы пригласили меня не для того, чтобы поделиться итальянскими впечатлениями.
— Пияшев не появился? Не дал о себе знать?
— К сожалению, нет. Не знаю, что и думать.
— В самом деле не знаете?
— Не предупредил, ничего не сказал...
— Не успел, — уверенно сказал Пафнутьев. — Слишком быстро все произошло.
— Что произошло? — с заминкой спросила Пахомова.
— Оборвалась жизнь.
— Чья?
— Пияшевская.
— Вы в этом уверены?
— Как и вы.
— Павел Николаевич... Если у вас здесь принято отпускать такие шуточки...
— Это не шуточки. Не желаете ли увидеть, я подчеркиваю, увидеть последние минуты жизни Пияшева?
— Вы хотите сказать... Он умер?
— Убит. — Пафнутьев положил на приставной столик перед Пахомовой пачку снимков, сделанных Худолеем в княжестве Монако на закате дня. — Тут на каждом снимке номер... Вы, Лариса Анатольевна, посмотрите снимки в порядке номеров. И вам многое откроется.
Пахомова с опаской взяла пачку снимков, некоторое время держала их в руке, не решаясь взглянуть, и наконец повернула лицевой стороной к себе.
— Хороший снимок, — сказала она, полюбовавшись первым. — Я имею в виду качество.
— Мастер работал.
— Уж не вы ли, Павел Николаевич?
— Смотрите дальше.
Пахомова просмотрела все снимки один за другим, задержалась взглядом на двух последних, потом аккуратно положила их на стол и чуть заметно отодвинула от себя, будто от них исходила какая-то зараза.
— Убедительно, — обронила она.
— Следствию стало известно содержание разговоров между Пияшевым, когда он еще был жив, и Сысцовым. Пияшев шантажировал Сысцова и требовал фирму «Роксана». Говоря точнее, пятьдесят один процент.
