собирался сначала взять интервью у объездчика по имени Гейтс, а потом посмотреть скачки. На ипподроме я была много раз, но никогда не задерживалась здесь дольше, чем требовалось для того, чтобы сфотографировать наряды. Скачки меня мало интересовали, но все же это было лучше, чем сидеть дома в тоскливом одиночестве.
Устроившись на балконе буфета, я наблюдала, как Кит разговаривал с Гейтсом в кабинке для седлания. Его лошадь, Сторми Сахара, была чистокровным скакуном гнедой масти с белой отметиной на лбу и ногами той же длины, что и все тело ее жокея. Внешний вид Гейтса свидетельствовал о том, что он ведет активный образ жизни и много времени проводит на свежем воздухе. У него было обветренное лицо, в шляпе торчал рыболовный крючок, а в уголке рта была зажата наполовину выкуренная сигарета. Диана часто повторяла, что хорошего журналиста можно определить по тому, как на него реагируют люди. Хотя у Гейтса наверняка была масса неотложных дел, Кита он слушал очень внимательно.
Какая-то американка с дочерью, обе в платьях и шляпках от Шанель, подошли к желтой линии, обозначающей границу между зоной, где делаются ставки, и баром для членов клуба, и стали внимательно ее рассматривать.
— Что, женщинам действительно запрещается заходить за эту линию? — обратилась ко мне старшая из них.
Я кивнула. В действительности линия была нарисована не для женщин, она просто ограничивала территорию, где имели право находиться только члены клуба. Разумеется, женщинам в клуб вступать не разрешалось.
— Невероятно! — воскликнула американка. — Последний раз я видела нечто подобное только в Марокко! Скажите, что же мне делать, если я хочу сделать ставку?
— Ну, — ответила я, — ваш спутник может сделать ставку вместо вас, или вы сами можете пройти к дальней кассе и сделать ставку в зоне для тех, кто не является членом клуба. Но это будет выглядеть несколько странно.
Женщина с дочерью рассмеялись.
— Столько мороки! Страна махрового шовинизма!
Я пожала плечами. Признаться, я никогда не задумывалась об этом. Впрочем, мои интересы все равно не выходили за пределы зоны для женщин. Моей первой остановкой обычно была дамская туалетная комната, где женщины добавляли последние штрихи к макияжу, обмахивали щетками шляпки и платья, поправляли сбившиеся чулки. В этой комнате можно было услышать последние сплетни, узнать, кто носит настоящую одежду от Диора, а кто покупает подделки. Здесь я часто встречала итальянку по имени Мария Лоджи. Эта женщина с кожей кофейного оттенка и потрясающей фигурой напоминала Софию Лорен. Ее богатая семья потеряла все во время войны, и она, прилагая усилия, пыталась снова пробиться наверх, но уже здесь, в Австралии. Однако ей не удалось подцепить какого-нибудь светского льва, поэтому пришлось довольствоваться успешным жокеем. Среди редакторов женских разделов газет существовало негласное правило: на страницах своих изданий можно публиковать фотографии жен и дочерей объездчиков и хозяев лошадей, но не жен жокеев, вне зависимости от того, насколько они богаты и успешны.
Однажды Мария попыталась подкупить меня, чтобы я поместила у себя ее фотографию. Я не приняла ее взятки, но сказала, что, если она купит и наденет платье какого-нибудь хорошего австралийского модельера, я включу ее фотографию в разворот, посвященный моде на скачках. На ипподром она пришла в кремовом шерстяном костюме от Верил Джентс. В сочетании с ее смуглой кожей этот цвет смотрелся очень хорошо, к тому же она надела желтый шарфик, и все это в сочетании с типично итальянской живостью сделало женщину неотразимой. Разве могла я выбрать персоной дня кого-то другого?
— Ты сделаль мне услугу, теперь я должна благодарить тебя, — заявила Мария, когда мы в следующий раз встретились в дамской комнате. — У мой муж много друзей. Я найду тебе симпатичный жокей, за который ты выйти замуж. Они — хороший мужья. Не скупой, когда тратить деньги на свой женщин.
Я засмеялась.
— Мария, посмотри, какая я высокая. Ни один жокей не захочет со мной встречаться.
Мария поводила перед моим носом пальцем и возразила:
— Ты ошибаться. Они любить высокие, стройные женщин, которые очень похожи на их лошади.
Я повернулась к американке с дочерью.
— Знаете, не всегда хорошо там, где нас нет, — сказала я. — Здесь женщин, которые посещают скачки, ценят за красоту, обаяние и ум. Но среди их мужей такое сочетание встречается очень редко.
— А что будет, если мы зайдем за линию? — поинтересовалась дочь и переступила линию одной ногой. Мать последовала ее примеру. Так они и стояли, уперев руки в бока, но скачки должны были вот-вот начаться, поэтому никто, кроме одного старика, который покосился в их сторону, не обратил на это внимания.
Ко мне подбежал Кит, размахивая картой ставок.
— Я сделал за тебя ставки на своих любимых лошадей, — сообщил он, повесил на шею бинокль и подмигнул. — Встречаемся на этом же месте.
Я раскрыла карту ставок и увидела, что он сделал три двойные[23] ставки по пять шиллингов — такой выбор, по его мнению, могла бы сделать дама. Я была признательна Киту за его заботу, но думала совсем о другом. Даже когда одна из лошадей, на которую он поставил, неожиданно вырвалась вперед и пришла к финишу первой, хотя все время держалась где-то посередине, я не могла разделить восхищение зрителей.
После того как Кит по телефону сообщил в редакцию результаты забега и надиктовал свои заметки, мы встретились в буфете. Он купил мне бокал шенди[24], и я из вежливости отпила глоток. Кит принялся посвящать меня в тонкости, касающиеся скачек: аутсайдеры и фавориты, жокейские приемы и шансы на выигрыш. Впервые за весь день я заметила, что он называет меня Энн, а не Аня. Интересно, специально ли он переиначил на английский манер мое имя или действительно не чувствовал разницы? Когда я рассказала ему о матери и письме, он обнял меня за плечи и сказал:
— О плохом лучше не думать.
Но вопреки всему я испытывала потребность в его обществе. Мне ужасно хотелось, чтобы он поддержал меня, не дал пойти на дно омута, который засасывал меня все глубже. «Кит, посмотри на меня. Неужели ты не видишь, как мне плохо? Помоги!» Но он, судя по всему, так ничего и не почувствовал. Позже он довел меня до остановки, чмокнул в щеку, посадил на трамвай, идущий прямиком в мое безумное одиночество, а сам отправился в бар, чтобы послушать чужие россказни.
Я открыла входную дверь. Тишина, царившая в моей комнате, успокаивала, но от этого спокойствия хотелось выть. Включив свет, я обнаружила, что Розалина и Бетти здесь все прибрали. Туфли мои были начищены и выстроены парами в рядок у двери. На кровати лежала сложенная ночная рубашка, а под ней — пара матерчатых домашних тапочек. На подушке я увидела брусочек лавандового мыла и полотенце с вышивкой: цветочки и голубые птицы. Развернув его, я прочитала и вышитые гладью слова: «Нашей дорогой девочке». Слезы подступили к моим глазам. Может, моя жизнь наконец-то изменится к лучшему? И все-таки внутренний голос не переставая твердил, что письмо принесет с собой лишь плохие вести, хотя я по-прежнему надеялась на лучшее.
На столе стояла банка с имбирным печеньем, которое испекла Бетти. Я достала одно печенье и, попытавшись откусить кусочек, чуть не сломала зуб. Пришлось ставить чайник и заваривать чай, чтобы было в чем размачивать печенье. Поев, я прилегла на кровать, понимая, что мне следует немного отдохнуть, и в следующую секунду провалилась в глубокий сон, Проснулась я через час, оттого что в дверь постучали. Я с трудом приняла вертикальное положение, спросонья едва шевеля руками и ногами. Посмотрев в глазок, я увидела Ивана. Когда я открыла дверь, он, не говоря ни слова, направился прямиком к моей маленькой кухне и открыл мини-холодильник, чтобы положить туда замороженные пироги, которые принес с собой. Из еды там была только баночка горчицы, одиноко стоявшая на верхней полке.
— Бедная Аня, — искренне произнес он и принялся укладывать пакеты. — Ирина рассказала мне об этом кошмаре с ожиданием. Я завтра же отправлюсь к начальнику почтового отделения и не уйду оттуда, пока он не выяснит, куда делось письмо.
