Белая гардения

Иван закрыл холодильник и, крепко обняв меня за плечи, притянул к себе, как русский медведь. Когда он отпустил меня, его взгляд скользнул по моей талии.

— Как ты похудела! — воскликнул он.

Я села на кровать, а Иван занял место за письменным столом и стал смотреть в окно на ночной океан, водя рукой по подбородку.

— Ты очень добр ко мне, — сказала я.

— Я поступил жестоко, — возразил он, не оборачиваясь. — Я хотел силой вызвать в тебе чувства.

Повисло молчание. Поскольку он не смотрел на меня, я принялась разглядывать его. Большие руки, лежащие на столе, сплетенные пальцы, широкие — и такие знакомые! — плечи, волнистые волосы. Мне вдруг стало жаль, что я не люблю его так, как ему хотелось бы, ведь он прекрасный человек и к тому же хорошо меня знает. В ту секунду я поняла, что напрасно искала в нем недостатки, все дело было во мне.

— Иван, ты всегда будешь для меня самым дорогим человеком.

Он поднялся, как будто я предложила ему уйти, хотя на самом деле мне, наоборот, хотелось, чтобы он остался. Мне хотелось, чтобы он лег рядом со мной на кровать, а я могла прижаться к нему, положив голову ему на плечо, и заснуть.

— Через две недели я возвращаюсь в Мельбурн, — сказал он. — Для сиднейской фабрики я нанял управляющего.

— О! — Его слова были для меня как удар кинжалом.

Когда Иван ушел, я снова легла на кровать, чувствуя, как черная дыра внутри меня расползается, отнимая последние силы.

На следующий день после встречи с Иваном я сидела в редакции за своим столом и работала над статьей, посвященной немнущемуся хлопку. Солнце светило прямо в окна, которые в нашем помещении выходили на запад, из-за чего было душно, как в теплице. Вентиляторы на стене с натужным гудением пытались хоть как-то смягчить невыносимую жару. Здесь же сидела и Каролина, сочиняющая статью о том, что члены королевской семьи любят есть, когда останавливаются в Балморале. Каждый раз, глядя на нее, я замечала, что она все ниже и ниже склоняет голову над письменным столом, словно увядающий от нехватки влаги цветок. А Диана с блестящим от пота лбом, к которому приклеилось несколько прядей волос, напоминала мне сонную муху. В отличие от них я никак не могла согреться. Холод шел изнутри меня, как будто мои кости превратились в куски льда. Диана разрешила младшим журналисткам закатать рукава, я же накинула на себя свитер.

Внезапно зазвонил мой телефон, и я почувствовала, как сердце ушло в пятки. В трубке раздался голос Ирины.

— Аня, приезжай, — сказала она. — Письмо пришло.

В трамвае по пути домой я с трудом могла дышать. Чувство страха становилось все более и более реальным. Пару раз мне даже показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Я надеялась, что Ирина выполнила мою просьбу и позвонила Киту. Мне хотелось, чтобы и она, и Кит были рядом, когда я буду читать письмо. Шум машин навеял воспоминание о том, как отец катал нас с матерью на своей машине по воскресеньям. Вдруг мне ясно представилось лицо матери, чего не было уже много лет, Поразительно, насколько отчетливо я видела ее темные волосы, янтарные глаза, жемчужные серьги в ушах.

Ирина ждала меня возле дома. Увидев письмо у нее в руках, я пошатнулась. Конверт был грязным и тонким. Взяв его у Ирины, я почувствовала, какой он легкий. А может, в нем вообще нет ни слова о матери? Может, это просто сочинение дяди Виталия о том, чем хороша советская власть? Больше всего в ту секунду мне хотелось, чтобы все это оказалось лишь дурным сном, ночным кошмаром, чтобы я вдруг проснулась и оказалась совсем в другом месте.

— Где Кит? — спросила я.

— Он сказал, что ему срочно нужно закончить статью, но он приедет, как только освободится.

— Спасибо, что позвонила ему.

— Я уверена, там хорошие новости, — мягко произнесла Ирина, кусая губы.

Через дорогу от нас, ближе к пляжу, росла сосна, а вокруг нее — небольшой островок травы. Я кивнула в сторону сосны.

— Сейчас ты мне нужна как никогда, — сказала я Ирине.

Мы уселись в тени. Руки отказывались слушаться, во рту пересохло. Я разорвала конверт и увидела текст, написанный по-русски от руки. Сначала мне никак не удавалось уловить смысл, я видела перед собой отдельные слова, но ничего не понимала. «Анна Викторовна» — вот все, что мне удалось прочитать, после чего у меня закружилась голова и поплыло в глазах.

— Не могу. — Я протянула письмо Ирине. — Прочитай, пожалуйста, вслух.

Ирина взяла лист из моих рук. Лицо у нее посерело, губы задрожали. Она начала читать.

Анна Викторовна,

мой брат сообщил мне, что Вы пытаетесь найти свою мать, Анну Павловну Козлову, которую депортировали из Харбина в Советский Союз. В тот августовский день, когда это произошло, я ехал в том же поезде, что и она, но, в отличие от Вашей матери, возвращался в Россию по доброй воле, поэтому находился в пассажирском вагоне в конце состава вместе с русскими представителями власти, которые руководили перевозкой.

Около полуночи, подъезжая к границе, поезд внезапно остановился. По лицу офицера, сидевшего рядом со мной, я понял, что эта остановка не запланирована. Выглянув в окно, я смог разглядеть лишь военную машину, стоявшую рядом у первого вагона, и силуэты четырех китайцев, освещенных включенными фарами. Это было довольно зловещее зрелище: четыре фигуры и машина посреди ночной пустоты. Они о чем-то поговорили с машинистом, и вскоре дверь в наш вагон открылась и они вошли. По форме я смог определить, что это коммунисты. Офицеры, ехавшие в вагоне, поднялись им навстречу, чтобы поприветствовать. Трое из вошедших точно были китайцами, но четвертый… Его я никогда не забуду. У него было серьезное лицо, держался он с достоинством, но его руки… Это были даже не руки, а обрубки, затянутые в перчатки, и я могу поклясться, что почувствовал запах гниения. Я сразу понял, кто это, хотя никогда раньше не видел этого человека. Его звали Тан, он был самым известным из лидеров коммунистического сопротивления в Харбине. Он побывал в японском лагере, куда его отправил лазутчик, выдававший себя за коммуниста.

Он не стал тратить время на приветствия, а сразу начал задавать вопросы о Вашей матери, спросил, в каком вагоне она находится. Он явно нервничал и постоянно выглядывал в окна. Он заявил, что у него есть распоряжение снять ее с поезда. Про Вашу мать я тоже знал, мне рассказывали о русской женщине, которая поселила у себя японского генерала. Мне было известно и то, что ее муж погиб, но я ничего не знал о Вашем существовании.

Один из офицеров стал возражать. Он сказал, что на каждого заключенного заведено личное дело и в Советский Союз должны быть доставлены все. Но Тан был непреклонен. Лицо у него покраснело от гнева, и я уже начал думать, что дело дойдет до драки. В конце концов советский офицер уступил, должно быть посчитав, что спорить с китайцами бесполезно и это лишь задерживает поезд. Он накинул шинель и кивком головы пригласил Тана и остальных китайцев следовать за ним.

Вскоре я увидел, что с поезда сходят несколько человек — это были китайцы, а с ними женщина, я полагаю, Ваша мать. Советский офицер вернулся в наш вагон и приказал опустить жалюзи на окнах. Так мы и сделали, но на моем окне нижняя планка жалюзи была поломана, и поэтому я мог наблюдать за тем, что происходило на улице. Мужчины подвели женщину к машине и стали что-то обсуждать. Но тут огни поезда погасли и ночь внезапно разрезал грохот выстрелов. Звуки были ужасными, но наступившая вслед за ними тишина была еще страшнее. Некоторые заключенные начали кричать, требуя, чтобы им объяснили, что происходит, но через несколько секунд поезд тронулся. Я приник к прорехе на жалюзи, но смог различить лишь чье-то тело, скорее всего, тело Вашей матери, на земле.

Анна Викторовна, позвольте мне уверить Вас, что смерть Вашей матери была быстрой и