моя память не останется безучастной к новой информации.
На моё счастье, сегодня была суббота, завтра воскресенье, два нерабочих дня, мы сможем с Ирой сидеть всё время в нашей гостиной, которую я впервые увидел после того, как, позавтракав, мы перешли туда и расположились на диване.
— Сколько вопросов сразу… — пробормотала Ира. — Дай вспомнить. Думаешь, это просто? Мне кажется, в памяти всё перемешалось: я одна, я другая, с тобой, без тебя… Миша, Мишенька… Я вдруг вспомнила, как по ночам лежала без сна, глядя в потолок, и представляла тебя рядом с ней, говорила себе: не надо думать об этом, она твоя жена, ты не можешь и не имеешь права её бросать… Прости, — прервала она себя, — наверно, я должна быть счастлива, что здесь мы вместе. А я принимаю это как данность, которая была всегда. Чему радоваться, если от зарплаты до зарплаты… и мы с тобой не так уж дружны здесь… были… Сейчас, я знаю, будет иначе, потому что мы оба другие, но я-то помню, как в прошлом году мы неделю не разговаривали, потому что… Прости, — прервала она себя ещё раз. — Ты спрашивал. Конечно, ты работаешь где всегда… везде. У Яшара, да. В мае Яшар хотел пробить для тебя ставку старшего, но ему отказали, формально потому, что нет фондов, а на самом деле у Яшара не очень хорошие отношения с вашим новым замдиректора по науке… как его…
Она вопросительно посмотрела на меня — хотела, чтобы я вспомнил? Заместителем директора по науке в восемьдесят шестом был у нас Гейдар Тимурович Бахрамов, человек неплохой и к Яшару относившийся по-дружески. Бахрамов проработал в этой должности до нашего с Ирой отъезда в Израиль.
— Гейдар? — сказал я. — Ты его знаешь, я тебе много о нём рассказывал.
— Нет, — покачала головой Ира. — Бахрамова я помню… там. Замдиректора у вас Тофик Касумов, знаешь…. знал такого?
Я покопался в памяти… памятях… нет, не помнил.
— Я, — сказала Ира, отвечая на следующий мой вопрос, — работаю в Институте экономики и финансов — он тут так называется. Перевожу с английского и на английский. Другие языки не требуются, и я их как бы не знаю. Не знала, точнее. Теперь-то… Впрочем, всё равно надо будет делать вид, что я не читаю ни на французском, ни на испанском, ни на немецком… А детей у нас нет, — переход к новой теме был таким неожиданным, что я вздрогнул и сжал Ире ладонь, — потому что у меня в первый год, как мы поженились, было сильное воспаление, и доктор Шихлинский, ты должен его помнить, он был завотделением в Крупской, когда я Женечку рожала…
Конечно, я помнил Шихлинского. Принёс ему в конверте двести рублей, чтобы он приказал сделать всё как надо. Ещё бы мне не помнить Шихлинского — на следующий день он подошёл ко мне в холле, отвёл в сторону и сказал недовольно, что обычно ему платят триста, но уж ладно, он всё равно желает мне второго, пусть будет сын.
— Чёрт бы его побрал, — пробормотал я.
— Он сказал, что всё должно со временем наладиться, но когда — сказать трудно, это от организма зависит. Но не наладилось.
— Сколько мы ему заплатили? — спросил я со злостью.
— Не знаю. Этим ты занимался и никогда мне не говорил — сколько. Берёт он обычно двести.
— Триста, — сказал я, — надо было дать триста, и он бы тебя вылечил.
Ира помолчала.
— Ты… — сказала она неуверенно. — Что-нибудь вспоминаешь?
Я покачал головой.
— Где?.. — спросил я, и Ира, поняв меня без слов, показала взглядом на письменный стол у окна. Ничто не подсказывало, где лежат мои бумаги, тетради с выписками из статей и расчётами. Пишущую машинку «Эрика» я видел впервые. Вообще-то «Эрику» в прежней жизни я купил в восемьдесят седьмом; раньше таких машинок не было в продаже, я печатал на «Москве», у которой отпадали литеры. Я их припаивал, а они опять отпадали…
Тетради и листы лежали в правом верхнем ящике… хорошо хоть привычки мои остались прежними. Я достал синюю тетрадь, куда обычно записывал готовые результаты и наброски для будущих статей.
«О физической природе временных рентгеновских источников».
Не то. В конце семидесятых, вскоре после защиты, мы с шефом действительно сделали пару работ по рентгеновским новым в Галактике. Не то чтобы нас проблема галактических источников сильно интересовала, но надо было отсечь вклад этого излучения в межгалактическую составляющую.
Я перечитывал собственную статью (именно перечитывал, хотя точно знал, что никогда не видел этого текста), находил неточности (с высоты своего знания астрофизики двухтысячных), так и хотелось взять ручку и почёркать вот здесь, где рассуждения о расстояниях… и здесь тоже неправильно… то есть, окажется неправильно, когда в девяносто девятом запустят «Чандру»…
Зазвонил телефон. Я поднялся, чтобы взять трубку, но Ира успела раньше.
— Да? — услышал я её голос из коридорчика.
Молчание, и потом:
— Хорошо, Лёва. Я ему передам, он сел поработать, ты же знаешь, ему нельзя мешать… Конечно. Нормально добрались, на такси. Спасибо, пока.
Ира положила трубку и заглянула в комнату.
— Это Лёва, — сказала она, увидев, что я не работаю, и можно помешать. — Позвони ему, когда освободишься. Что с тобой, Миша?
Она поняла: что-то произошло, Ира всегда понимала меня быстрее, чем я сам. В девяносто третьем она раньше меня поняла, что мне плохо и нужно ехать в больницу. Я ещё ничего не чувствовал, сидели мы вечером перед телевизором, смотрели программу новостей (сообщали о завтрашнем подписании соглашений с Арафатом), я, как мне казалось, задремал, а Ира неожиданно начала трясти меня за плечо, испуганно заглядывать в глаза, что-то бормотала и бросилась к телефону — вызывать «скорую». Тогда обошлось — микроинсульт, через неделю я был дома, через месяц вернулся к работе.
— Что с тобой?
Я взял её руки в свои и слизнул белое на ладонях — это оказалась не мука, а что-то другое, сладковатое, вкусное.
— Похоже, я знаю теперь, как это происходит.
— Что? — нахмурилась Ира. Конечно, она догадалась, что я имел в виду. И не хотела, чтобы это произошло опять. У меня сложилось впечатление, что в каждой эмуляции Ира чувствовала себя на своём месте, готова была остаться на всю жизнь — даже там, где я был женат на Лиле и вряд ли решился бы от неё уйти. Ощущая себя сильнее меня в готовности к переменам, подсознательно Ира перемен не хотела. Она что-то сейчас пекла, для неё реальность не прерывалась, к старым воспоминаниям добавились новые, она уже научилась их разделять, а ощущения… Ира была со мной, мы жили вдвоём, чего ещё ей хотелось от жизни? Ребёнка? Но лучше со мной без ребёнка, чем с ребёнком без меня… или без нас обоих — кто знает, где мы окажемся… где окажется она…
Сколько эмоций, мыслей, надежд, желаний и отрицаний содержалось в единственном слове «Что?»
— Ничего, — пробормотал я.
— Ты… — Ира помедлила.
— Нет, — сказал я. — Не вспомнил. Но понял, по крайней мере, чем занимаюсь.
— Рентгеновскими источниками.
— Я тебе рассказывал? Потом, когда всё прочитаю, ты мне напомнишь, что я говорил.
— Хорошо, — осторожно сказала Ира, будто переставила ногу с камня на камень в бурном ручье.
Я повернул её к двери, и она пошла на кухню, дверь закрывать не стала, я видел, как она что-то замешивала в большой зелёной миске.
Дежа вю. Точно. Я не подумал об этом раньше, потому что включалась новая память, и внезапное осознание огромного отрезка прожитой жизни волной цунами обрушивалась на слабые ощущения, предшествовавшие мгновению узнавания новой реальности.
Сейчас, когда памяти об этой эмуляции у меня не было, момент дежа вю, испытанный при чтении собственной статьи, я воспринял очень остро и вспомнил такие же — забытые — моменты, когда…
