Предназначение, говоришь ты. В чём оно?
— Быть вместе, — коротко отозвалась Ира.
Конечно. Сугубо женское определение. Не цель, а дорога к цели.
Я должен был понять, чем эта эмуляция отличалась от прочих. Почему здесь я… Чужой? Именно. Я чужой здесь. Если не вспомню себя, то в понедельник, выйдя на работу, не узнаю кого-нибудь из сотрудников. Не пойму намёка Яшара на что-то, произошедшее в пятницу, о чём Ира не знала и не могла меня предупредить.
Я должен понять, чем эта эмуляция отличается от прочих. Чем-то важным и достаточно очевидным.
Почему я решил, что отличие должно бросаться в глаза?
Потому, ответил я себе, что мне известно предназначение, и оно не в том, чтобы прожить в этой эмуляции всю оставшуюся жизнь. Да, с Ирой. Но без Женечки. Без её мужа Кости и без наших внуков.
Я чувствовал, что мне известно наше с Ирой предназначение. Я не мог его вспомнить, как не мог вспомнить своё прошлое в этом мире. Будто буддист, достигший просветления и познавший Истину, но не способный понять, в чём эта Истина состоит. Он принимает её, он её чувствует, он точно знает, что познал Истину, позволяющую достичь нирваны, но не может ни сам осознать, ни, тем более, другим объяснить — в чём Истина. Ощущение незнания своего знания — болезненно. Острые иголки пронизывают тело, впиваясь в руки, ноги, спину, голову… Больно смотреть… больно дышать…
Видимо, я потерял сознание, потому что наступил мрак.
Ира сидела у изголовья и дремала. Я лежал под простынёй, вытянув руки поверх белой крахмальной поверхности. Повернув голову, увидел, что в палате ещё несколько кроватей, на которых лежали больные. Мужчина у окна читал книгу, на соседней кровати кто-то храпел, повернувшись ко мне спиной, я видел лысый затылок и ногу в зелёном носке.
— Ира! — позвал я. Она открыла глаза и попыталась улыбнуться.
— Что это было? — спросил я.
Ира наклонилась и поцеловала меня в губы.
— Всё хорошо, — сказала она. — Наверно, от усталости. Нервное перенапряжение.
— Угу, — усмехнулся я.
— В принципе, всё у тебя в порядке: кардиограмма нормальная, давление тоже. Сегодня побудешь здесь…
— Где — здесь?
— В Шестой больнице. Это…
Она запнулась, вспомнив, что я могу и не знать.
— Шестая? Между стадионом и Монтина?
— Да, — кивнула Ира, подумав, должно быть, что память ко мне вернулась, и теперь всё будет хорошо. Нет, я вспомнил, где была эта больница в настоящей жизни.
— Что-нибудь болит?
У меня ничего не болело, я чувствовал себя прекрасно. Хотелось встать, размяться, взять несколько чистых листов бумаги, ручку, сесть за стол… Я точно знал, что, подумав, сумею написать слова, которые позволят не только понять происходящее, но и выведут на решение, которое мне уже было известно.
Знание было зашифровано в подсознании, а ключом было слово, и слово это содержалось отдельно, не в голове, а в пальцах, которые сами знали, что писать.
— У тебя есть с собой ручка? Листок бумаги? — спросил я, приподнявшись на локте. — И подушку подними повыше, пожалуйста.
Ира молча подняла подушку, я сел удобнее, поправил сползавшую простыню (на мне была серая больничная пижама, я сначала не обратил внимания) и взял карандаш — ручки у Иры не оказалось. Бумаги у неё тоже не было, и она протянула мне салфетку.
Салфетка была плотной и грубой, но всё равно грифель почти не оставлял следов. Я писал что-то. Точнее, некто, притаившийся в моём подсознательном, писал что-то моей рукой.
Автоматическое письмо? Никогда не страдал подобным синдромом, никогда прежде у меня не возникало ощущения, будто пишу под чью-то диктовку.
Продолжая писать, я поднял взгляд на Иру. Она, не отрываясь, следила за движениями моей руки, я видел: ей и в голову не приходило, что я пишу не сам.
Карандаш процарапал угол салфетки, выпал из пальцев, Ира подхватила его, когда он катился по простыне.
Я поднёс салфетку к глазам. Понять написанное можно было с трудом, и вряд ли ещё кто-нибудь, кроме меня, сумел бы разобрать каракули. Я и сам понимал скорее интуитивно:
«Дежа вю. Склейки эмуляций. Перепутанные квантовые состояния. Закон сохранения. Тёмное вещество — общее для всех эмуляций, поэтому в каждой эмуляции концентрация низка. Оценка — 1095 эмуляций. Конечная остановка перед антиинфляцией и коллапсом».
Каждое слово было понятно. Вместе — нет. То, что ощущение дежа вю становится катализатором перехода от одной эмуляции к другой, я и так понял. То, что тёмное вещество в эмуляциях отсутствовало — в двух точно, и, видимо, в этой тоже, — было, скорее всего, свойством компьютерного воссоздания реальностей.
Стоп. Всё-таки я плохо соображал после приступа. Тёмное вещество не отсутствовало напрочь. В каждой эмуляции его было так мало, что ни Цвикки, ни те астрофизики, кто после него исследовал скопления галактик, не обнаружили «лишних» масс, невидимых в телескопы.
Десять в девяносто пятой степени. Число реально существующих эмуляций. Девяносто пять нулей после единицы. Невероятно огромное число. Непредставимо огромное. Но было в нём что-то знакомое…
Да! Число частиц в каждой из вселенных, возникших в грозди миров после Большого взрыва. В «Многоликом мироздании» Андрея Линде, книге, которую я читал, когда уже не работал в университете и потому был не очень внимателен… Там это число было. Число частиц в каждой вселенной. Число эмуляций после окончания эволюции мироздания. Совпадение огромных чисел не могло быть случайным. Следовательно…
Ответ от меня ускользал. Я знал его. Знал, что знаю. Знал, что вспомню, пойму, и тогда…
Сделаю то, что является моим предназначением в этой и других эмуляциях.
Моё предназначение, подумал я, быть с Ирой. Прожить с ней жизнь. Да, подумал я, только это не предназначение. Не цель, а средство.
Я протянул Ире салфетку, и она аккуратно, не складывая, положила бумагу в сумочку. Я ещё раз поразился удивительному её умению понимать меня без слов — я ведь не сказал, что салфетку лучше не складывать, иначе сотрётся часть записи.
Раскрылась дверь, и в палату ворвался — иного слова не подберу — мужчина в белом халате, высокий, с белозубой улыбкой. Быстрым взглядом он оглядел больных, лежавших и сидевших на своих кроватях. Ира поднялась и уступила стул. Врач сел и спросил у Иры, будто она лучше меня знала, как я себя чувствую:
— Нормально?
— Да, — помедлив, ответила Ира, а я спросил:
— Что со мной было, доктор?
— Асаф Исмаилович моё имя, — представился он. — Переутомление. У вас бывали подобные срывы?
— Я прекрасно себя чувствую, — сказал я, — Хочу домой.
— Ещё не готовы кое-какие анализы. Мы вас продержим до понедельника. Всё равно сегодня суббота, в выходные не выписывают.
Мне нужны были мои книги, записи, я должен был поговорить с Яшаром хотя бы по телефону.
— Может, я могу поехать домой, а в понедельник утром приехать и всё оформить?
— Нет, — тон врача показался мне излишне жёстким. — Не нужно. Вам прописали лекарства, успокоительные…
