Ощущение, будто был уж в этом месте, но в другое время. Или на самом деле не здесь…
Дежа вю. Не память, а память о памяти. Момент, предшествовавший переходу.
Сейчас было ощущение дежа вю, но ничего не случилось. Да, потому что во мне не оказалось памяти об этом мире. Нужно вспомнить, и тогда… А если не вспомню?
Дежа вю — катализатор процесса. Будто тонкая грань, разделяющая эмуляции. Но если ты сам находишься пока на грани — ещё не здесь, но уже не там, физически в этом квантовом мире, а памятью — ещё в том?
Ира суетилась у плиты, доставая белые комочки из зелёной миски и перекладывая на большую чугунную сковородку, я подошёл и ткнулся носом ей в шею. Ира замерла на мгновение, сказала: «Не мешай, я сейчас», и я подождал, пока все кружочки (печенья?) оказались на сковородке. Ира аккуратно вытерла ладони вафельным полотенцем, повернулась ко мне и спросила:
— Ну?
«Так и не вспомнил?» — спрашивал её взгляд. Я покачал головой и сказал:
— Вспомни ты. Тот первый раз. Момент узнавания… воспоминание… хочу называть… самый первый.
— Смерть, — сказала Ира. Слово далось ей легко, она опустила это переживание на дно памяти, не то чтобы вовсе о нём не думала, но перевела в разряд абстрактных, не мешающих жить. Было, да. Когда- нибудь будет опять. Такова жизнь.
— Да, — кивнул я. — Вспомни. Перед этим моментом. Дежа вю. Ты бросила взгляд на что-то, и тебе показалось, будто ты этот предмет уже видела, только не знаешь где и когда. И сразу после этого…
Ира отпрянула.
— Откуда ты… — сказала она, помедлив. Взгляд её был обращён внутрь себя, и мне вспомнилось, как маленькая Женечка, ей было года четыре, спросила меня: «Папа, почему я не могу своими глазами видеть себя? А только в зеркале?». Вопрос был неожиданный, и я не нашёлся что ответить. Мы можем видеть себя, но не лицо, а душу, то, что внутри нас, и взгляд этот часто бывает таким пронзительным, что жить не хочется… как сейчас Ире. Она смотрела на меня и плакала невидимыми слезами. Я хотел её обнять, но она отошла на шаг, даже руку протянула, устанавливая дистанцию.
— Всякий раз перед тем, как меняется эмуляция, — сказал я, стараясь оставаться спокойным, — случается явление дежа вю. Когда мы вспомнили свою смерть — тоже. Я сидел на семинаре. Помню: бросил взгляд в окно, там видна была левая башенка академической пирамиды, и мне показалось, что я видел точно такую… где-то. Очень сильное было ощущение, будто вспыхнуло перед глазами, и сразу после этого вспомнил палату в «Адасе», верхний свет, желтоватый, доктора Хасона. А ты? У тебя тоже было дежа вю?
Ира опустилась на табуретку и сложила ладони на коленях. Я не мог смотреть на неё сверху вниз и сел на пол у её ног.
— Перед тем… — Ира говорила медленно, вспоминая. — Карина, наша секретарша, попросила меня отнести папку с чьим-то личным делом в секретариат на втором этаже. Почему нет? Пошла. Может, это странно, я работала в центральном здании пять лет и ни разу не была на втором, в секретариате президента.
— Я тоже не был, — вставил я.
— Там оказалось красиво. Ковры, тяжёлая мебель, картины. Я передала папку и шла назад, разглядывая всё вокруг… Взгляд упал на стоявший под стеклом в серванте… для чего сервант в таком месте… наверно, когда президент принимал делегации… да, под стеклом стоял чайный сервиз, не помню сколько предметов, наверно, двенадцать… красивый, зелёные ободочки… И мне показалось, что я уже видела эти чашки. Я знала так же точно, что вижу сервиз впервые, но знала… Почему-то мне стало страшно, я подумала, что видела чашки при обстоятельствах, которые… Я не успела это обдумать, только испугалась и… вспомнила, да. Как умирала в «Адасе», в том же корпусе, где ты.
— Не надо, — прервал я Иру и прижался лбом к её ногам. Она не отодвинулась, её пальцы начали гладить мои волосы, мы опять были вместе.
— Когда ты умер, — безразличным, а на самом деле напряжённым до безразличия голосом произнесла Ира, — Шели, наша соседка, ты должен её помнить, с третьего этажа…
— Да, — сказал я.
— Собрались наши знакомые… это не поминки были… просто… Язевы пришли, Марина с дочерью, Климович… ему было трудно с олехоном, но он пришёл. У меня не хватило чашек, и Шели принесла такие, с зелёным ободком. Когда я увидела сервиз в приёмной академика… Я не могла помнить… Это было дежа вю, да.
— И сразу после этого…
— Почти. Очень скоро. Может, через минуту или две.
— А когда мы были ночью у Лёвы… вспомни.
— Да, — подумав, сказала Ира. — Вспомнила. А ты?
— Мы раньше не задерживались у него так поздно.
— Никогда.
— Когда мы спускались по лестнице, лампочка внизу не горела, а на площадке второго этажа спал рыжий кот, и мне показалось, что я это уже видел: тёмный подъезд, спавшего кота, погасшую лампочку. Дежа вю, очень сильное. А потом мы вышли на улицу, я посмотрел в небо, а там вместо полной луны висел серп буквой «С», будто прошла неделя.
Пальцы Иры перестали перебирать мои волосы. Я поднялся на ноги, придвинул табурет и сел рядом с женой… повторил мысленно слово «жена», было необыкновенно приятно думать так об Ире… сел рядом и обнял жену за плечи.
— Я тоже, — сказала она, вспоминая. — Только не лестница. Мы вышли на улицу, и мне показалось, что я уже была здесь в такой поздний час. Помнила, что это не так, но ощущение очень сильное… я это уже видела где-то когда-то… А потом ты показал на луну.
— Дежа вю, — сказал я. — Перед моментом перехода из одной эмуляции в другую с нами обоими случается дежа вю. У каждого своё. Как включение…
— Миша… Ты говоришь, будто точно знаешь, что мы с тобой всего лишь игра ума вселенского компьютера в какой-то точке, которой закончилась жизнь Вселенной.
— Да, — сказал я. — Это так. В эмуляции не должно быть тёмного вещества. Его и нет. А в нашей первой жизни я это тёмное вещество изучал несколько лет, пока не ушёл из науки. Почти вся масса Вселенной состояла из невидимого вещества и нерегистрируемой энергии. Когда всё закончилось, в Точке Омега, это вещество и энергия пошли в дело, в создание эмуляций.
— Ты так уверенно об этом говоришь…
— Я знаю, — упрямо сказал я.
Я действительно знал это. Это не было верой в Истину (с большой буквы), которую познают даосы и никому не могут объяснить, в чём их Истина состоит. Это не была и вера в высшие силы, я никогда в них не верил, теперь — подавно. Я знал, у меня были факты, я сцепил их вместе, не нашёл другого объяснения, и то, что каждому переходу предшествовало дежа вю, тоже нашло своё место. Эмуляции должны были сцепляться, иначе переход был бы невозможен.
— Хорошо, если знаешь, — вздохнула Ира. — Я всегда была с тобой.
Она запнулась.
Не всегда. Во множестве эмуляций мы не вместе. В огромном множестве эмуляций я возродился к жизни, не зная об Ире. Во множестве миров, созданных переживающим последние мгновения вселенским компьютером, я сейчас живу без неё, а она без меня. Если сейчас — с обоими или с кем-то одним — случится дежа вю и произойдёт переход, мы можем оказаться разделены навсегда.
— Ира, — сказал я, — почему это происходит именно с нами? Именно мы вспомнили первую жизнь, именно мы переходим из одной эмуляции в другую…
— Предназначение, — сказала она. — Вселенский компьютер… в его программах наши судьбы сплетены. И не может быть иначе, — заключила она твёрдым голосом и тоном, не допускавшим возражений.
— Почему я не могу вспомнить? — пробормотал я. — Чем этот мир отличается от других?
