Они ведь едят щенков, правда?

— Да уж, — сказал Жук. — Как, по-вашему, они могут зайти к нам как-нибудь вечерком поиграть в шарады и выпить по чашке шоколада?

Жук, напротив, старался светиться на публике как можно меньше. Куда бы это годилось, если бы якобы «бывшего» главного лоббиста «Гроуппинг-Спранта» разоблачили как подельника Энджел по разжиганию антикитайских настроений? Ведь «Пантихоокеанские решения» существовали только на бумаге. Любой репортер-ищейка, даже только что окончивший журфак, в одну наносекунду сделал бы правильные выводы.

Была и еще одна, гораздо более веская причина, по которой Жук старался держаться тише воды ниже травы. Его домашние дела и без того были не ахти какие — не хватало еще, чтобы Минди вдруг узнала, что ее муженек целыми днями строит козни против страны, где должны состояться Международные конноспортивные состязания — Кубок Тан! Во имя высоконравственной цели — получить в Конгрессе «добро» на покупку какой-то загадочной системы вооружения.

Однако держаться тише воды ниже травы становилось все труднее. Теперь Далай-лама находился на американской земле, в Кливленде, и стал героем последних новостей. Через несколько часов весь мир должен был узнать, что у него подтвердился смертельный диагноз. А поскольку Энджел оставалась в авангарде, она и вызывала у СМИ острый интерес. Тротуар перед Институтом постоянных конфликтов превратился в бивак для караванов со спутниковыми тарелками и репортеров с камерами наготове. Жук вынужден был прокрадываться в ИПК через подвальный этаж. Пожалуй, скоро ему придется проникать внутрь и возвращаться оттуда тайком, да еще переодетым разносчиком пиццы. Хоть все это и будоражило воображение Жука, в душе он негодовал на постыдные условия — входить в здание через черный ход, находившийся поблизости от мусорных контейнеров, откуда воняло помоями. Он утешал себя мыслью, что все это — отличная пища для его романа, который продвигался семимильными шагами.

Глава 16 Мы хотим «шафрановой революции»

День был по-настоящему изматывающим. Фа так устал, что не в силах был дожидаться сообщения, и удалился в спальню в одиннадцать часов. Ган должен был разбудить его.

Он мгновенно уснул, как только голова его коснулась подушки. Уснул — но отнюдь не здоровым крепким сном: из синаптической щели опять выплыло мрачное наваждение.

И снова он — Прохладная Прозрачность — в жарком поту метался в постели, глядя на дымящуюся миску с пельменями, откуда на него смотрело причудливое и вместе с тем отчетливо узнаваемое лицо блаженной памяти отца, покойного Фа Ван Гуозея.

Президент КНР пробудился с тяжелым хрипом. Мадам Фа сейчас не было дома, она отправилась в Шэньчжэнь открывать новый родильный дом в рамках очередной пропагандистской кампании — требовалось как-то уравновесить недавнюю злополучную шумиху, поднятую из-за того, что на китайских помойках обнаружили множество мертвых новорожденных девочек.

Фа чувствовал, как сильно колотится у него сердце. Рукавом пижамы он вытер с лица пот, из термоса, стоявшего на прикроватном столике, налил стакан воды со льдом и выпил залпом.

Потом включил свет и посмотрел, который час. Четверть второго. Он подумал, не принять ли ему таблетку снотворного. Надо взять себя в руки. Сердце у него забилось еще быстрее — будто стучал барабан. Наверняка такое сердцебиение опасно. Чудовищный кошмар заставил его начисто забыть о том, что происходит сейчас на другом конце света. А в эти самые минуты…

…на кафедре в аудитории Института Дункана Нойхаузера в Кливленде стоял некий доктор Дэниел Койт, а подпись на миллионах телеэкранов гласила:

ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЙ СПЕЦИАЛИСТ ПО ФЕОХРОМОЦИТОМАМ.

Этому доктору Койту — человеку с приятным лицом, в белом халате — выпало сообщить миру серьезное известие, а именно — что болезнь Его Святейшества Далай-ламы достигла «неоперабельной», «завершающей» стадии. Когда доктора стали засыпать вопросами, он избегал таких слов, как «смертельный», «конечный» и «весьма прискорбный».

Тем временем, на другой стороне земного шара, президент Фа окончательно решил: да, он примет таблетку. Пожалуй, даже две таблетки. Хорошо, что мадам Фа сейчас в отъезде: она запретила бы ему принимать вторую.

Когда он отвинчивал крышечку флакона, послышался тихий стук в дверь: это пришел верный Ган. И этот стук напомнил Фа о событиях, произошедших в Огайо, США. О том, какими оказались новости, он догадался по выражению лица Гана.

— Сколько ему остается?

— Врач, который сделал заявление, пытался представить дело так, будто речь идет о банальной простуде, — сказал Ган. — Жизнерадостность — вот самая сильная американская страсть. Им всегда хочется веселиться. Быть может, месяц. Излечение невозможно — даже в Кливленде, штат Огайо, США.

Они поглядели друг на друга и кивнули. Поняв намек, Ган произнес:

— Значит, наш министр Ло все-таки оказался прав.

— Да, — ответил Фа ровным тоном, следуя заготовленному сценарию. — А я оказался неправ. Китаю очень повезло, что у него есть такой человек, как Ло. Он настоящий слуга партии. Мне не следовало сомневаться в его чутье.

Эти банальные похвалы президент произнес с максимальным энтузиазмом, на какой он был способен посреди ночи, еще не успокоив нервы после увиденного кошмара. Он сделал Гану гримасу, которая означала: Ладно, хватит уже этого.

Ган поглядел на своего начальника с беспокойством. Он заметил, насколько тот расстроен и напуган.

— Товарищ, вам… нехорошо?

Фа уставился в пол. Ган мгновенно все понял.

— Что — опять?

Фа кивнул.

— Да, опять несварение.

— Давайте я пошлю за доктором Ху, — предложил Ган.

Доктор Ху пользовал партийную элиту. Он был превосходным врачом — выпускником Гарварда. Практиковал современные методы, но вместе с тем был увлеченным травником.

— Разве доктор Ху здесь поможет? — спросил Фа.

Фа и Ган сохраняли кошмар в секрете. Если бы тайну прознала госбезопасность, это не сулило бы ничего хорошего. МГБ бдительно следило за состоянием здоровья всех высших партийцев. Если бы руководству стало известно, что Фа — их восходящая звезда, — подвержен странным ночным сновидениям, то… в общем, нет, этого никак нельзя допускать. Спокойствие и хладнокровие — не важно, врожденные или нет, — вот качества, чрезвычайно ценившиеся в высших эшелонах Коммунистической партии Китая.

Фа даже от жены держал в тайне сокровенные подробности кошмара и проклятье ламы. К чему пугать ее суевериями и колдовством? Мадам Фа, не зная об истинной причине тревожных сновидений мужа, объясняла все это несчастным случаем из его детства — когда восьмилетний Фа съел пельменей с несвежими креветками, и вот это-то пищевое отравление оказалось травмирующим эпизодом.

Ну, а чтобы рассказывать про эти кошмары доктору Ху — нет, об этом даже речи быть не может. И без того положение Фа было достаточно шатким — не хватало еще, чтобы до Ло Говея дошли сведения о том, что вождь народа и партии, президент Китая, верит в то, что истеричный тибетский монах, когда его тащили на расстрел, наложил на него проклятье!

Ган сказал:

— Я просто подумал… о его успокоительных травяных чаях. Они ведь помогают и при