избавила его от этого, вырубив связь. Жук швырнул телефон об стол: хоть и пиррова, зато приятная победа.
Энджел глядела на него с презрительной задумчивостью.
— Спасибо, — проговорила она.
— За что? — рявкнул Жук.
— Вы заставили меня возблагодарить небо за то, что я не замужем.
— Белый дом как-нибудь отреагировал?
— Они там «следят за ситуацией», — презрительно фыркнула Энджел. — «Пристально».
— Да уж, от этого у Пекина, наверно, поджилки затрясутся, — сказал Жук.
— Они такие сосунки — вся эта наша администрация! Нам следовало бы выстраивать авианосцы. Отменять увольнения военных. Запускать бомбардировщики. Готовить к запуску ракеты.
Жук поглядел на Энджел.
— Ого, Вордсворт! Я поражен. Я-то думал, вы не читали ничего, кроме Джейнова «Современного оружия массового поражения».
Он крутанулся в кресле и приступил к сочинению речи в жанре «Я обвиняю!» от лица ИПК. А потом остановился.
— Может быть, все-таки дать Белому дому хоть немножко времени на осмысление? Вы же знаете — они прямо сейчас собрались там, в оперативном штабе.
— Ага, — сказала Энджел. — Созерцают собственный пуп.
— Черт побери, — проговорил Роджер П. Фэнкок, директор Совета национальной безопасности. — Это что же такое!
Этот возглас был предназначен, скорее, мировому пространству в целом, чем молодому, подающему надежды международнику по имени Блетчин.
— Как будто у нас и так хлопот мало, — сказал Фэнкок. — Ну, хоть бы раз, хоть бы единственный раз кто-нибудь вошел в эту дверь и принес бы мне не очередную страшилку, а какое-нибудь приятное известие!
Это что — личное внушение? — недоумевал Блетчин.
Фэнкок хмуро поглядел на совершенно секретную телеграмму от посла США в Пекине, которая оповещала его о том, о чем двадцать минут назад уже сообщили по каналу Си-эн-эн.
— Спасибо за предостережение, — риторически проворчал Фэнкок, скомкал телеграмму и бросил в корзину для бумаг.
— А разве это не следует сжечь, сэр? — спросил Блетчин.
Каждый день сюда приходил сотрудник со специальным пакетом и осведомлялся: «Имеется ли секретный мусор?»
— Блетчин, — сказал Фэнкок, — это же только что озвучили на Си-эн-эн.
— Да, сэр. Но все равно, это была совершенно секретная телеграмма.
— Зачем у нас вообще имеются сейчас посольства? Знаете, зачем, Блетчин? Затем, чтобы можно было назначать послами финансовых директоров предвыборных кампаний. Я говорил ему: «Он хочет стать послом? Хорошо — отправьте его на Багамы. На Бермуды. В Намибию. На Сейшелы». И куда же он его отправляет? В Китай. В Китай! А нам нужны там
— Да, сэр.
Фэнкок почесал голень. От стресса у него обострялся псориаз.
— Значит, они утверждают, что он представляет угрозу для общественного здоровья, так? Как, по- вашему, какой конфуцианец из бюро пропаганды додумался до такого, а?
— Я разговаривал с Джадом Дэвисом из Госдепа, — сказал Блетчин. — И он считает…
— На самом деле очень ловко придумано. И знаете, почему? Сомневаюсь, что вы это знаете.
Блетчин считал, что знает, однако почувствовал, что сейчас благоразумнее промолчать и дать директору Фэнкоку поменторствовать вволю.
— Это шифровка, — фыркнул Фэнкок. — Вот что это такое. Шифровка. И знаете, как должна звучать дешифровка?
— Связаться с доктором Киссинджером?
Это было самым любимым делом Блетчина — устраивать срочные телефонные переговоры с Генри Киссинджером, особенно в необычное время суток.
Фэнкок надул щеки, как иглобрюх. Бикон-хиллская рыба-фугу.
— Нет, — ответил он. — Давайте прибережем Генри до той поры, когда никто уже не захочет ни с кем разговаривать. А такое время неизбежно наступит, как завтрашний рассвет. Разве что нам повезет — и Его Святейшество отбросит коньки еще до того, как весь мир погрузится в хаос.
Фэнкок кинул на своего помощника настороженный взгляд.
— Я просто выпускаю пар, Блетчин.
— Да, сэр.
— Иначе просто не выдержишь. Иначе тут и спятить недолго. Он исключительный человек, этот Далай-лама. Мне довелось с ним пообщаться. Очень спокойный. И при этом довольно башковитый. С хорошим чувством юмора. Обожает непристойные анекдоты. Ужасная штука эта фемотомо…
— Феохромоцитома.
— Да уж, как бы она там ни называлась, это не сахар. Наверное, я должен отправить ему письмо. Подготовьте черновик — и постарайтесь внести личные нотки.
— Да, сэр.
— Ну, упомяните о том, что я вспоминаю наши встречи. Пусть Сьюзен найдет записи о них в журнале. Скажите, что его мудрость очень помогла мне, и так далее. Что президент и первая леди, а также вся нация присоединяются к моему письму, и так далее. Пожалуй, нет смысла выражать надежду на «скорейшее выздоровление». Тогда — молитвы. Найдите какое-нибудь подходящее к случаю буддийское выражение чувств. И цветы, Блетчин. На пятьдесят долларов, думаю, можно купить какой-нибудь приличный букет в Кливленде. Возьмите деньги из кассы с мелочью — не с моего личного счета.
— Да, сэр.
Покончив таким образом с рубрикой «разное», Фэнкок вновь придал своему лицу всегдашнее выражение легкого негодования, подобающее очень умному, воспитанному и культурному человеку, которого выбросило на остров, населенный сплошь пролетариями и невеждами, посреди кишащего акулами моря. И все же браминский кодекс чести — то, что французы называют
— Зачем, — сказал Фэнкок, — скажите мне, зачем они на прошлой неделе назначили пресс- конференцию на завтра, если уже знали, какие события на носу? Я понимаю: и он, и Джифф иногда не догоняют, но тут уж — приходится признать, что весь отдел связей с общественностью — просто зона бедствия. Ее нужно оклеить желтой лентой и в придачу выставить оградительные конусы.
Блетчин кивнул. Директор Фэнкок прививал своим протеже высокомерное презрение к прессе, делая исключение только для таких китов, как
— Не можем же мы допустить, чтобы он вышел к журналистам и заявил, что мы продолжаем «наблюдать» за ситуацией. Пускай даже очень «пристально».
Блетчин сказал:
