ночью 10 (23) августа при налете цеппелина были убиты 18 и ранены 10 солдат. Пользуясь развитой дорожной сетью и связью, опираясь на стремительно подготовленное местное ополчение (ландштурм) и второразрядные войска (ландвер), систему мелких укреплений–блокгаузов (с 2—3 ярусами амбразур и проволочными заграждениями), немцы значительно стесняли действия русских подвижных частей.
Так, по воспоминаниям Г. А. Гоштовта, «высланные вперед немецкие самокатчики не дали возможности вернуться прямой дорогой через Краупишкен, и потому гусары, посланные со спешным донесением, проблуждали лишний час по проселкам и в поисках брода через реку Инстер» (орфография современная. — Е. Б.). В результате штаб конного отряда не знал об изменении ситуации даже двухдневной давности. «Пехотные же самокатчики, засевшие в канавах за проволокой, подпустили на 200 шагов головную заставу корн. Карангозова и открыли по ней огонь… Немецкая цепь стала отбегать и, сев на велосипеды, под прикрытием огня с бронированного автомобиля полным ходом ушла назад». А русские самокатные команды Гвардейской стрелковой бригады, по запискам начальника ее штаба Э. А. Верцинского, «наспех сформированные, снабженные машинами невоенного образца и попавшие к тому же еще для действия в местность с тяжелыми песчаными дорогами, сравнительно скоро растратили свои самокаты и, понемногу сокращаясь, перешли из боевых команд в команды для связи при штабах».
Многочисленная русская конница практически не смогла ни воздействовать на противника, ни обеспечить разведку, втягиваясь в затяжные пешие бои. Что прямо противоречило приказам, например, перед Каушеном: «В затяжной ружейный бой не втягиваться, чтобы иметь возможность маневрировать и быть подвижным; действовать, главным образом, во фланг и тыл и использовать побольше артиллерийский огонь». И позднее немцам в большинстве случае удавалось организованно отступать, отрываясь от противника (октябрь 1914 г.): «Дороги по пути отхода испорчены, мосты разрушены, телеграф порван, столбы участками на большом протяжении срезаны, на немецких позициях трофеев не видно». По словам Е. А. Меньчукова, «достойны удивления смелость, настойчивость и выносливость германских самокатчиков», доставивших зимой важное донесение через расположение противника, после бессонных ночей.
А при обороне русских войск немцам удавалось чрезвычайно быстро для русского командования сбивать заслоны, пусть и правильно расставленные. Это вызывало быструю дезорганизацию и потерю управляемости. Так, в бою под Сталлупененом 4 (17) августа вышедший во фланг 27–й пехотной дивизии германский отряд в составе 4 батальонов, 1 эскадрона и 5 батарей вынудил к беспорядочному отходу части, которые в общей сложности насчитывали 20 батальонов. В ночь на 8 (21) августа германская авиация временно прервала телеграфное сообщение между штабами Ренненкампфа и Жилинского. Генерал Самсонов, покинув 15 (28) августа командный пункт армии и сняв телеграфный аппарат, практически полностью утратил контроль над соединениями своей армии и фактически оставил ее безо всякого руководства. Его примеру следовали и другие командиры. Больше того, даже при наличии средств слабая культура связи приводила к какофонии. В конечном итоге запоздал и приказ на общее отступление. Характерна реакция генерала Данилова на известие об отсутствии связи с командующим армией (!): «Отсутствие связи с Самсоновым, конечно, тяжко, но ведь у него пять корпусов, и едва ли неудача там может иметь решающее значение, особенно если Ренненкампф не будет заниматься Кёнигсбергом, на что, к сожалению, есть признаки, а заслонившись от него, поторопится войти в оперативную связь со 2–й армией». Разрыв между этими армиями составлял по прямой всего 30 км, но благоприятный момент для соединения был упущен. По выражению С. Г. Нелиповича, «практически центр и каждый фланг 2–й армии действовали уже третий день по собственному усмотрению, не считаясь с положением соседей и не имея связи». И на нижних уровнях в бою управление быстро терялось: «Принужден откровенно сказать, что полк я потерял. Еще в самом начале боя, я лично повел 4–й баталион к дер. Михалкен и там расположил его, возложив на него задачу прикрывать левый фланг боевого порядка корпуса. Вернулся я уже в темноте и остальных 3–х баталионов не нашел. Все попытки установить с ними связь не привели ни к чему. Я разослал всех имевшихся в моем распоряжении конных. Наконец, послал адъютанта и сейчас остался совершенно один».
То же встречалось и на других фронтах, как писал A. A. Зайцов, «главной помехой в наступлении 21 августа были не австрийцы, а отсутствие связи и карт, а также неясность общей обстановки». И даже в апреле 1915 г. «в первый же день отхода оказалось, что штаб корпуса снял свои провода и ушел «неизвестно куда». Хотя этот корпус располагал 15 км кабеля и 5 телефонными аппаратами, состоящими при штабе корпуса, имелась телеграфная рота с 50 км воздушного и 35 км подземного кабеля с 12 телеграфными аппаратами. То есть слабая управляемость, в чем позднее будут упрекать советскую армию, имела, увы, глубокие корни…
Причем немецкая разведка докладывала об этих недостатках русского командования еще в 1913 г.: «Передвижения русских войск совершаются теперь, как и раньше, крайне медленно. Быстрого использования благоприятного оперативного положения ожидать от русского командования также трудно, как быстрого и точного выполнения войсками предписанного приказом маневра. Для этого слишком велики препятствия со всех сторон при издании, передаче и выполнении приказов. Поэтому немецкое командование при столкновении с русскими будет иметь возможность осуществлять такие маневры, которых оно не позволило бы себе с другим, равным себе противником».
В точности это и произошло в действительности. Исключением, возможно, были действия отрядов 2–й бригады, не позволившие (по мнению Я. М. Ларионова) XX немецкому корпусу быстро форсировать реку Ангерап (Ангерапп), что привело бы к окружению и армии Ренненкампфа. Справедливости ради, некоторые оценки русского генералитета немцами не нашли подтверждения. Немцы тоже допускали промахи (например, их артиллерия не раз обстреливала свои же войска) и несли серьезные потери, но смогли переломить ход операции и добиться победы, хотя и не сразу. И в 1915 г. характерна их постоянная забота о связи — наведение телефонных сетей, перемещение радиостанций и штабов за наступающими войсками.
Свечин, имевший личный опыт и Русско–японской, и мировой войны, писал: «Легко мысленному французскому наблюдателю перед мировой войной казалось, что русский солдат столь нетребовательный, что русскими солдатами бесконечно легче командовать, чем французскими. Это абсолютно неверно… Русские полки успешно работали только в атмосфере порядка и авторитета, а обстановка современного боя сковывала возможности проявления личности начальников и создавала хаос. В немецкой армии существовал определенный «стандарт» боеспособности полевой, ландверной, ланд– штурменной части; в русской же армии существовал удивительный разнобой: иные второочередные полки дрались превосходно, а другие первоочередные при малейшем активном усилии сразу переходили в полное расстройство. Контроль сверху совершенно отсутствовал, критика снизу оставалась тайной, и командование в каждом полку получало самые причудливые, разнообразные формы».
Характерно, что эти же недостатки скажутся и в последующих операциях, когда зимой 1915 г. выбор целей операций на стратегическом уровне метался от Восточной Пруссии до Карпат.
Плюс лучшая организация и развитая дорожная сеть давали немцам возможность быстрее перебрасывать войска — по выражению Головина, в сентябре «мы оказывались в положении пешехода, состязающегося с железной дорогой» — русским частям приходилось делать по колено в грязи пешие переходы в 30—50 км («неутомимость» имела свои пределы), тогда как германские части спокойно отдыхали в вагонах. Железные дороги Восточной Пруссии могли пропускать 550 эшелонов в сутки. Любопытно, что, по мнению Н. Морозова, успешность железнодорожных перебросок германских дивизий против армии Самсонова в значительной степени была обязана командировке на станции погрузки специальных офицеров Генерального штаба, моментально устранявших на месте все трения.
К началу сентября армии Северо–Западного фронта потеряли более 160 000 человек, германская армия — 18 500. Всего в Восточно–Прусской операции были потеряны до 245 000 человек, из них почти 135 000 — пленными. Немцы за два месяца боев потеряли 3867 погибших, 7053 пропавших без вести и 21 987 раненых, причем 20 415 за это же время были возвращены в строй. В плену оказались 3000 германцев.
В ноябре командующий Северо–Западным фронтом генерал Рузский дал в войска телеграмму: «Если я не могу рассчитывать на элементарную доблесть войск, если целые корпуса отскакивают на десятки верст под давлением лишь передовых частей противника, не оказывая врагу
