разорвете мне глотку? Ну уж нет!
Снова грохнула скамья, опрокинувшись на пол. Звякнуло железо.
— Савелий, остановись! — крикнула мать. — Ты что это удумал?!
— Они все равно все узнают и придут за вами, — прохрипел отец. — Уж лучше я сам разом со всем покончу. Эх, Нюра-Нюра. Я ведь так любил тебя. Мы ведь были счастливы вместе. А теперь… Вся жизнь псу под хвост.
— Опомнись, Савелий!
Послышалась возня, грохот сдвигаемого стола. Загремел самовар, со звоном посыпалась посуда.
Наташа сжалась в комок. Ужас, смертельный ужас сковал ее тело, сдавил горло. Девочка была не в силах ни пошевелиться, ни закричать. Кошмарное сновидение воплотилось в жизнь — рядом должно было произойти что-то страшное, может быть, даже смерть, а она оказалась в одиночестве.
В какой-то миг ей почудилось звериное рычание, затем она услышала дикий вопль отца. Зазвенело разбитое окно. В избу ворвался холодный осенний ветер. Все звуки оборвал глухой удар, что-то хрустнуло.
Наташа лежала, скрючившись, боясь шевельнуться. Ее колотило от страха. Наступившая тишина все более нагоняла на девочку ужас. Наконец, решившись, она осторожно села и отодвинула занавеску.
Внутренне она уже была почти готова к тому, что увидит, и все же случившееся повергло ее в шок.
Отец сидел на коленях посреди комнаты. Все вокруг было перевернуто вверх дном. Перед отцом лежало тело матери, ее разбитая голова покоилась у него на коленях, на полу расплывалась темная густая лужа. Склонившись над телом жены, отец беззвучно плакал, плечи его содрогались от рыданий.
Словно почувствовав взгляд дочери, он поднял голову и повернулся. Осторожно сняв голову убитой с коленей, он взял топор, лежавший рядом в кровавой луже, и поднялся на ноги. Тяжелые темные капли, срываясь с лезвия топора, с глухим стуком шлепались на пол. В глазах отца горел беспощадный огонь безумия.
— Ты ни в чем не виновата, — прохрипел он. — И твоя мать ни в чем не виновата. Но так надо. По- другому нельзя. Это вина ваших прабабок, вы лишь расплачиваетесь за их грехи. Прости меня, дочка.
Пошатываясь, он направился к дочери. Побелевшая от страха, застывшая, словно мраморное изваяние, девочка смотрела на окровавленный топор в руке отца. Она не видела ничего, кроме этого лезвия, не могла отвести от него взгляд. Вопль ужаса и отчаяния комом застрял в горле и не мог прорваться наружу.
Когда отец оказался совсем рядом, потянулся к ней и уже занес топор для удара, словно какая-то пружина распрямилась внутри. Отбросив одеяло в лицо отцу, девочка спрыгнула с полатей и метнулась за угол большой русской печи. Отец рванулся за ней, но споткнулся и замешкался. Обежав вокруг печи, Наташа выскочила в сени.
Отец догнал ее у двери, схватил за плечо и снова занес топор. Извернувшись, девочка вонзила зубы в его руку и вырвалась. Савелий заскрежетал зубами, скривившись от боли.
— Прорывается звериная порода, — прохрипел он. — Как же можно оставить тебя?..
Забившись в темный дровяник, девочка с ужасом поняла, что больше бежать некуда. Шаги отца слышались в темноте все ближе и ближе.
В дверь посыпались удары, послышались возбужденные крики. Не обращая внимания на шум, отец неумолимо приближался, занося топор. Впервые за эту страшную ночь девочка закричала.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Село Огнево было довольно большим — в полтысячи дворов. Стена леса словно прижимала село к берегу и оно вытянулось вдоль реки, повторяя все ее изгибы. Сразу за рекой простирались колхозные поля и пастбища. Когда-то центром села служила церковь и прилегающая к ней площадь, где собирался народ на сход, по праздникам или в базарные дни. В этой части Огнево до сих пор сохранились просторные двухэтажные терема зажиточных некогда селян. С приходом советской власти центр жизни сместился на другой край села, где ныне находились: правление колхоза, школа, клуб и магазин.
Днем, как и всегда в эту пору, когда начиналась пахота, село словно вымирало. Колхозники выходили на поля, детвора же заканчивала учебный год в школе. Над Огнево нависала тишина, редко где гавкнет собака или пробегут стайкой мальцы дошкольного возраста.
В один из таких дней в Огнево появился человек лет тридцати пяти. Побывав в правлении, он зашел в школу, затем направился в ту часть села, где возвышалась церковь. Там он остановился перед большим двухэтажным домом, смотревшим на мир слепыми заколоченными окнами.
Дом был построен почти столетие назад, еще до советской власти. Каменный фундамент, сложенный из речных валунов, верой и правдой прослуживший не один десяток лет, почти полностью врос в землю. Бревенчатые стены слегка покосились, крыша зияла провалами. Но в целом, несмотря на почтенный возраст, дом был еще крепок.
Заколоченные досками окна и двери, заросший бурьяном и хлыстами малины и молодых березок огород, руины дворовых построек, обвалившийся забор — все свидетельствовало о том, что дом давно покинут своими обитателями.
Человек, стоявший на дороге против того места, где некогда была калитка, хорошо помнил этот дом. Несколько поколений его предков родились, жили и умерли здесь. Отсюда они уходили на войну с германцами, в гражданскую уходили в леса, уничтожая продотряды или напротив, сражаясь с белогвардейцами и кулаками, каждый по своим убеждениям. Отсюда они уходили на поля Второй Мировой.
Время разбросало большую семью по жизни, дом опустел.
Услышав звук шагов, человек обернулся. По дороге шел косматый мужик, обросший седой щетиной. Под его распахнутой настежь залатанной в нескольких местах телогрейкой белел шерстяной свитер. Старик сильно хромал, при ходьбе он опирался на суковатую палку.
Взглянув на незнакомца, селянин хмуро спросил:
— Кого-то ищешь?
— Уже нашел, — последовал ответ.
— Ой ли? — усомнился старик. — В этом доме уж, почитай, лет двадцать, как никто не живет.
— Я знаю, дядя Степан.
Старик чуть прищурился и внимательней присмотрелся к собеседнику.
— Погодь-погодь. Что-то лицо твое мне больно знакомо… Колька! Колька Сиверцев! Мать честная, да ты ли это?!
— Я, дядя Степан.
— Вот те на! — воскликнул старик. — Я ж тебя чуть ли не мальцом помню. Вот с таких вот лет. Мы ж с батей твоим вот такие кореша были! Строев да Сиверцев два сапога — пара, так про нас говорили. Дружки были — не разлей вода. Да что говорить, сам ведь все знаешь.
— Знаю, дядя Степан. Все помню.
— Да каким же ветром тебя сюда занесло? Погостить приехал или как?
— Пока посмотреть. Скоро насовсем переберусь.
— Добро! Да чего ж мы на улице-то торчим, как бездомные? Айда ко мне!
— Да вроде неудобно как-то, — смутился Сиверцев.
— Чего тут неудобного?! Неудобно бородой задницу чесать. Мальцом-то ты у меня день-деньской ошивался.
— Так это когда было!
— А-а! Чего тут рассусоливать?! Пошли!
Старик ухватил Сиверцева за локоть и потянул за собой.
— Идем посидим, поговорим хоть по-человечьи.
Оба неспешно зашагали по дороге.
