– Какая гусеница, боярин?! – обиделся смерд. – Да тут верст десять, поди.
Варлам промолчал, нервно кусая губу и смотря не на холм, а на желтую черточку дороги, спускающейся к ним. Светлая, светлая, она вдруг потемнела, словно сверху пролили стакан темного рябинового вина. И больше уже не посветлела, хотя, двигайся там небольшой разъезд или купеческий отряд – его хватило бы совсем ненадолго.
– Неужто и вправду татары?.. – пробормотал боярин, отступая от частокола. Он обернулся, наткнулся на тревожные взгляды смердов и гневно зарычал: – Чего вытаращились? Почему кровлю не поливаете? Я что вечор сказывал? Насквозь промочить! Бажен, Касьян – почему в рубахах? И вообще мужики: все, у кого бронь какая есть – надевайте. Ножи, топоры, копья, вилы под рукой держите. А коли еще справа какая есть – тоже хорошо. – Он широко перекрестился. – На стены поднимайтесь, мужики. Татары идут.
Первые ногайские сотни, выбравшись наконец из реки на подсохшую дорогу, домчались до окруженной земляной стеной с частоколом поверху крепости, на почтительном расстоянии обскакали ее вокруг, ища слабое место, и в конце концов остановились на небольшом взгорке на расстоянии двух полетов стрелы. Вокруг укрепления везде плескалась во рву вода, а единственный подъезд к воротам был сделан у угловой башни – как раз под прицелом узких высоких бойниц.
Вскоре к холму подошли еще около двух тысяч всадников, отчего пространство под стенами превратилось темный, неразборчиво гомонящий муравейник. Сюда же начал потихоньку подтягиваться и обоз. Едва подсохшую прошлогоднюю траву нукеры начал застилать коврами, ставить решетчатые стенки.
В сопровождении двух сотен телохранителей, среди которых отдельным небольшим отрядом гордо гарцевали нукеры Алги-мурзы, подъехали Девлет-Гирей и Менги-нукер. Остановились перед возвышением. тотчас несколько нукеров принесли от кибитки ковер, расстелили. Бей спустился с коня на толстый ворс, уселся в центре ковра на поднесенную подушечку лицом к усадьбе.
– Когда мы проезжали здесь последний раз, Менги-нукер, на этом лугу не имелось никаких укреплений. Русские плодятся, как полевые мыши. Не успеешь оглянуться, как они уже вырыли себе новую нору прямо у тебя под шатром.
– Корчевать нужно, корчевать, – задумчиво пробормотал в ответ русский.
Почти вертикальная земляная стена, да еще частокол наверху. Получалась стена почти в три человеческих роста. Да еще ров неизвестно какой глубины. И ногайский бей, и Александр Тирц прекрасно понимали, что измученные трудным, очень трудным переходом воины сейчас не способны забраться на такую стену, даже если ее никто не станет оборонять. А русские явно готовились к обороне: над частоколом тут и там мелькали простеганные мелкими ромбиками бумажные шапки, железные шишаки, покачивались копья, рогатины, пики и даже вилы.
Внезапно от угловой башни расплылось белое облако, оглушительно громыхнул выстрел, по траве у холма мокро зашлепала картечь. Тирц поморщился, словно от зубной боли. Гирей тоже возмущенно замочи головой:
Разве султан разрешал продавать русским свои пушки?
– Это не османские стволы, – покачал головой Менги-нукер и раздраженно плюнул. – Русские отливают их сами.
Теперь Тирц понимал, что попытка забраться стены с помощью лестниц сулит заметные потери. никаких иных стенобитных или штурмовых орудий них не имелось. Это же осознавал и бей Девлет – не так уж глуп он был. Правда, в отличие от кандидата физических наук, он ведал еще кое-что: обожравшимся зерна, ветвей кустарника, болотной тины и прочей дряни лошадям сейчас остро необходимо сено. Он должны поесть не этой дважды перетухшей, померзшей и снова промокшей травы, что расползается по ногами, а настоящего, хорошего, сухого сена. Должны есть его дня два, а лучше три – иначе, как бы выносливы ни были татарские кони, в войске передохли из-за вспучивания живота и колик не меньше трети лошадей. А сено скрывается где-то там, за новеньким частоколом.
Девлет-Гирей зябко передернул плечами, покосился на стоящего у ковра нукера. Тот кивнул, торопливо дошел до коня, поднялся в седло и поскакал вперед, крепости, после чего дал шпоры и перешел на стремительный галоп:
– Русские, сдавайтесь! Вам не устоять! Нас много, нас тьмы и тьмы! Нас тысячи и тысячи! Сдавайтесь! Сдавайтесь, иначе мы вытопчем ваши стены, разобьем головы ваших детей и намотаем на копыта кишки ваших жен! Сдавайтесь, и мы будем милостивы!
Сделав два витка вокруг крепости, запыхавшийся нукер гордо вернулся к ковру и спрыгнул на землю. Тотчас, желая показать удаль, вокруг стен помчались еще двое воинов:
– Русские, сдавайтесь! Сдавайтесь, вам же хуже будет! Сдавайтесь, коли смерти не хотите!
Третий нукер, направившийся к усадьбе, оказался куда менее осторожен, и вместо того, чтобы мчаться во весь дух, подъехал на расстояние выстрела шагом. Тотчас в воздухе прошелестела стрела, и он, не успев произнести ни звука, опрокинулся назад, широко раскинув руки.
Впрочем, других искателей острых ощущений это не остановило, и то один, то другой отправлялись в смертельно опасную скачку:
– Сдавайтесь, русские! Все ваши соседи уже сдались! Сдавайтесь, не то хуже будет!
В глубине души Девлет-Гирей надеялся, что засевшие за стенами защитники не выдержат, что приглашающе скрипнут ворота, и неверные смиренно опустятся на колени, отдаваясь на его милость. Иногда, говорят, такое случалось. Но вместо изъявления покорности русские время от времени выпускали стрелы по стремительным всадникам, и вскоре он утратил к крепости всякий интерес. Слава Аллаху, у этой крепости решалось далеко не все.
Ногайские воины вымотались за этот переход, как никогда, но каждый из них понимал: удача – в стремительности. Чуть помедли – и узнавшие про набег русские попрячутся по схронам, как жирные байбаки И, обуреваемые азартом, жаждой наживы, радостью от окончания скучного пути, татары мчались во все стороны, разбиваясь на отдельные сотни и полусотни небольшие отряды, норовя промчаться по каждой дороге и еле заметной тропе.
Первые встреченные деревни принесли одно разочарование: голые стены да громко хлопающие незапертые двери.
Все пусто – разве только большие бочки оставили хозяева, да грубо сколоченные лавки со столами. Но не потащишь же их в родное кочевье! Пятнадцатилетний Саид-Тукай, пошедший в свой первый поход и, в отличие от двух куда более взрослых сородичей, сгинувший в грязи, сгоряча даже захотел поджечь селение, но Гилей-мурза успел вовремя схватить его руку:
– Не смей! Дым пойдет, окрестные деревни тоже попрячутся. Лучше дальше скачи, слово о себе обгоняй.
Полусотня выметнулась на дорогу, уходящую перелесок, и принялась погонять коней. Вниз с холма снова наверх – по правую руку показалась черная полоса свежевспаханной земли. Татары повернули туда на ходу перехватывая копья из-за спин в руки и опуская их остриями вперед, миновали полосу кустарника и увидели впереди вороную лошадь, волочащую соху. А за ней мужика, в рубахе, мокрой на спине от пота. Послышался отчаянный визг – это вскочила с невспаханной стороны баба в платке и сарафане с длинным подолом, кинулась через поле бежать.
Трое всадников сразу устремились за ней, а мужик развернулся, схватился за топор, поджидая врагов.
– Бросай! – крикнул ему Гилей-мурза. Русский бросил – метясь ему в грудь, потом схватился за нож, и один из воинов легонько ткнул ему в грудь копьем:
– Все равно строптивым окажется.
Мужик осел на землю, подставив солнцу грудь с расплывающимся по полотняной косоворотке кровавым пятном, а Гилей-мурза обрезал его коняге постромки, вывел ее из оглоблей. Как раз подоспели и сородичи, один из которых вез, перекинув через седло, непрерывно вопящую бабу. Ее перетащили на спину захваченного коня, связали руки и ноги под брюхом.
– Ну, что?! – весело спросил Саид-Тукая мурза. – А ты боялся без прибытка остаться. На, веди.
Полусотня помчалась дальше, но теперь молодой воин начал заметно отставать: как ни дергал он потертые вожжи пахотного коня, тот упрямо не желал переходить в галоп. В итоге в очередную русскую деревню татарин успел только тогда, когда остальные воины уже метались из дома в дом, под забором выли
