Валерий Большаков
Алгоритм судьбы
Пролог
Крупнокалиберная пуля, словно и не заметив витрину кафе, с тупым чмоканьем впилась в бок соседу Бирского. Тот сидел за столиком напротив – весёлый такой, грузный дядька с пшеничными усами, в сорочке с вышивкой у воротничка.
Пуля провертела дядьку насквозь, выбив тёмный фонтан крови, и скинула мёртвое тело на пол. Следом полетела одноразовая тарелочка с недоеденным шашлычком, выплеснулся кетчуп «за счёт заведения».
Бирский замертвел, а пулемёт продолжал строчить, дырявя витрину звёздчатыми зияниями. Стекло не выдержало, пошло мелкой сеточкой трещин и осыпалось с колким звоном. В кафе будто звук включили – завизжали женщины, застонали раненые, а по Днепровской набережной заметались усачи с оселедцами на бритых головах, орать стали и палить очередями. Основательно долбили «Калашниковы», частили «никоновы», ревели, захлёбываясь, новенькие «дюрандали».
На углу проспекта горел канареечно-жёлтый «лесснер» с шашечками по окоёму, таксист свешивался из окна, а на крыше машины весело зеленел огонёчек «Свободен!».
Двое усатых и чубатых вытолкали на улицу седого мужика в растерзанной белой тройке, подвели к парапету. Потом их обязанности разделились – один достал пистолет и выстрелил седому в голову, другой перекинул убитого в Днепр.
А Бирский так и сидел за столиком, таращился на мертвяков, на сверкавшие разливы реки, на Киев, безмятежно блестевший окнами с того берега.
– Это «оранжевые»! – закричала официантка, выглядывая из-за стойки.
Для Бирского её крик прозвучал как сигнал «марш!». Прижимая к груди планшетку компьютера, он вскочил, опрокидывая стол, и ринулся вон. С разбегу, наткнувшись на озверелую морду «оранжевого», пригнулся и шмыгнул мимо, увёртываясь от волосатого кулака с шипастым кастетом. Рванула граната, вышибая стёкла в магазинчике, волной скручивая и срывая полосатые навесы. В окне второго этажа мелькнуло бледное лицо и тут же перекрасилось в алый цвет. Гнусно взвизгнула пуля. Жилец боднул головой стекло и вывалился на тротуар. Не жилец…
А мужчина с компом-планшеткой бежал, и в голове у него прыгала одна и та же мысль: «Пуля – дура! Пуля – дура!» Дуры эти свистели во всех направлениях, прошивая лапчатые листья каштанов, выбивая искры и короткие звоны из фонарей, тюпая по стенам, словно подчёркивая корявые буквы: «Геть, жиды та москали!»
Добежав до Березняковского парка, Бирский юркнул в заросли. Обнял кряжистый дуб и отдышался. Чувствовал он себя странно, будто попал в сновидение. Кстати, позавчера ему приснилось нечто подобное сегодняшнему кошмару, тоже со стрельбой и погонями. Сон в руку? Скорее уж в ногу…
Отцепившись от дуба, Бирский зашагал прочь, продираясь сквозь кусты параллельно аллее. Выстрелы, то одиночные, то сливавшиеся в очереди, не стихали, постепенно смещаясь к Соцгороду[1].
Впереди посветлело, и мужчина, шатаясь, выбрался на обширную поляну. Тут хватало всяких киосков, аттракционов, а также шашлычных, сусичных, пельменных и прочих закусочных да рюмочных с пивными.
– Сюда, сюда! – замахали ему от забегаловки с пышным названием «Колоссеум».
Бирский поднапрягся и чесанул. Народу в «Колоссеуме» собралось человек десять или пятнадцать. У всех на шеях болтались ленточки с карточками приглашённых на 3-й Физмат-конгресс. Приглашённые сидели на полу, привалясь спиной к пластмассовой стене, – сплошь доценты, профессора и прочий вузовский люд.
– Самбат, господа, – рокотал толстяк со штурманской бородкой, – это название первоначальное, стало быть, единственно законное и верное! Дали его месту сему степняки-сарматы – туточки у них была фактория, где они менялись товарами с венетами-лесовиками… А после уж сюда готы переселились, два племени – гревтунги и тервинги. Тервинги, они звались так от слова «терва», то есть лиственное дерево, а гревтунги – от «гревта», что значит «поле». Нестор-борзописец слукавил и перекрестил их в древлян и полян, выдав за славянский этнос…
– Тише вы! – сердито шикнул на него худой и нервный приват-доцент. – Дайте новости послушать!
Толстяк моментально заткнулся и улыбнулся вымученно:
– Нервишки, господа, нервишки…
Худой встал на коленки и дотянулся до телевизора на стене, прибавляя громкости.
– …А также боевики из «Померанцевой Гвардии», – серьёзным тоном вещал диктор. – Так называемый гетман Мазур выступил с заявлением, в котором он отказался признавать договор 17-го года о разделе территории страны и передаче Левобережной Украины под юрисдикцию Евразии…
– Сволочь оранжевая… – пробормотал профессор в круглых очках, похожий на лысого Чехова, и придвинул запотевший кувшинчик. – Отведайте кваску, коллега. Имбирный! В нос шибает почище слезогонки.
Бирский благодарно кивнул и налил себе полный стакан.
– …Гетман потребовал вернуть Украине город Самбат, который он упорно продолжает называть Восточным Киевом, – продолжал диктор, – а затем, по очереди, Харьковский, Новороссийский и Таврический округа, то есть весь Восточно-Украинский регион. В противном случае, предупредил гетман, «кацапы узнают силу нашего гнева!». Жерар Виньяль из Секретариата ЕС отказался комментировать выступление «Померанцевой Гвардии», заявив «не для прессы», что принятие Белоруссии и Западной Украины в состав Евросоюза было решением поспешным и вообще политической ошибкой…
– «Оранжевые» устроили беспорядки в Полтаве, Симферополе и Чернигове, – подхватила эстафету хорошенькая дикторша со строгим выражением на личике, – а в Самбате идут настоящие уличные бои. «Померанцевая Гвардия» высадилась с катеров в урочище Предмостная Слободка, проникнув туда по Венецианскому каналу и захватив плацдарм возле станции метро «Гидропарк». Большая группа боевиков заняла Осокорки, а основной удар был нанесён в районе Днепровской набережной, откуда «оранжевые» продвигаются к Соцгороду и Старой Дарнице. Полиция не в силах отразить массированные атаки, и ликвидацией бандформирований займутся десантники генерала Жданова…
На этом передача закончилась – случайная пуля раскокала пластину эйдетического экрана.
– Где же он, десант? – застенал толстяк. – Сколько раз говорено было – нельзя Мазуру верить!
– Да кто ж знал… – буркнул худой.
– Надо было знать! – с силой сказал толстый. – Надо было предвидеть такой вариант событий!
Он сердито засопел и обернулся к Бирскому.
– Простите, – сказал он, – я вас, по-моему, видел на конгрессе…
– Да, – ответил его визави рассеянно, – я выступал с докладом по теории случайности.
– Не знаю, – проворчал худой, – стоило ли математику наизнанку выворачивать, чтобы доказать мнимую закономерность случайных явлений…
– Молчал бы уж, худоба! – фыркнул толстяк.
– Сам молчи, жиропупа, – огрызнулся худой и спросил Бирского: – Вы что, действительно верите в предсказания?
– Я физик, а не гадалка! – сердито ответил тот. – И верю не в судьбу, а в теорию случайности. Материалист я и атеист! И при чём тут вообще вера? Теория моя научна, даже слишком, и выходит по ней, что ничего случайного в мире нет, ничего не происходит просто так, у всего есть причина. А будем мы обладать полнотой информации, вычислим тогда казуативные… э-э… причинно-следственные связи по всем векторам. Понимаете? – Он незаметно увлёкся. – Получается, что если мы соберём всю последовательность случайных процессов воедино, если исчислим направления всех мировых линий и учтём меру воздействия всех факторов, то сможем составить алгоритм судьбы!
Худой допил третий стакан и сказал:
– Переведите.
