верный след. Он даже присмотрел себе наблюдательную позицию — углубление в развилке ольхи, выросшей тремя стволами из одного корня, прикрытой кустами и хмелем. Придется прийти сюда тотчас пополудни и терпеливо дожидаться вечера. Зверь вернется в свое логово, и тогда легко будет поймать его.
Но когда он прошел несколько десятков шагов по направлению к ручью, где оставил лодку, и добрался до болотистого берега, ему показалось, что он спит и ему снится сон: лодки не было.
На этот раз он уже выругался вслух. Для верности поискал подальше, но лодки не было и за выступом берега. Сам себе не веря, он пытался предположить, что вода унесла лодку, и тогда она должна была застрять где-нибудь у ближайшего поворота. Надо просто идти вдоль берега, пока он не найдет ее.
Но, сделав несколько шагов, он понял, что берегом ему не пройти. Весь берег был сплошным болотом. То и дело попадались маленькие предательские озерца, бездонные ямы, наполненные черной водой, поросшие густой зеленой ряской. Он подумал с минуту у ручейка и решительно влез в воду. Она неприятно захлюпала, с болотистого дна поднимались пузырьки воздуха и с тихим шипением лопались на поверхности. Воды было немного, но сапоги глубоко уходили в вязкий ил. Кое-где нога нащупывала в жидкой грязи что-то твердое, и тогда холодная дрожь пробегала по спине полицейского. Ему казалось, что он наступил на тело утопленника. Вообще черт его знает, что там таилось в болоте и вытекающих из него ручьях. Вдобавок ко всему он непрестанно чувствовал на себе взгляд чьих-то глаз, пристально следящих за ним, почти осязаемых, и все крепче сжимал рукоятку револьвера. То и дело он пытался выйти на берег, но повсюду почва под ольхами оказывалась раскисшим болотом. Наконец, ему удалось найти более сухое место. Он вылез из воды, по пояс облепленный грязью, и двинулся по берегу ручья, для очистки совести поглядывая, не покажется ли где-нибудь зацепившаяся за выступ берега лодка. Но лодки не было ни здесь, ни на широком просторе, куда он вышел, когда зеленый ольховый полумрак кончился и перед ним заиграла солнечными блестками голубая поверхность реки. Он пошел вниз по течению, чтобы сбить со следа, и окружной дорогой добрался, наконец, до Паленчиц. Ему пришлось долго кричать и звать, прежде чем похожий на медведя перевозчик догадался, что надо подать лодку. Он украдкой посматривал на покрытый грязью мундир, на голенища сапог, почти невидимые под слоем быстро просыхающего ила. Людзик старался компенсировать все это начальственным выражением лица. Он уже много раз репетировал перед зеркалом это выражение — слегка нахмуренные брови, холодный, ничего не выражающий взгляд, крепко стиснутые губы. Это удерживало от всяческих вопросов, хотя в здешних местах вообще чрезвычайно редко задавали вопросы.
Зато его забросал вопросами комендант, который вошел в комнату постовых и с притворным участием смотрел на переодевание Людзика.
— А я уж думал, что вас где-нибудь кокнули… Со вчерашнего полдня все нет и нет… Ну и влезли же вы в болото, весь в грязи. Тонули, что ли?
Людзик возился со своей рубашкой, которая никак не проходила через голову. Наконец, он высвободился и со злостью взглянул на начальника. Эх, не так можно было бы на него взглянуть, кабы не это глупейшее исчезновение лодки… Но все равно он поймает того негодяя, сдохнет, а поймает.
— Вы бы отдохнули хоть немного, а то на что это похоже… Прямо как привидение выглядите, — болтал комендант, не без удовлетворения заметив, что юношеские гладкие до этого щеки подчиненного теперь впали, под глазами залегли черные тени, а небритый подбородок темнеет, словно плохо вымытый.
— Отдохну, когда арестую Пискора, — ответил тот сухо, натягивая запасные сапоги.
— Э, ищи ветра в поле… Это так говорится: поймаю, а попробуйте-ка, поймайте! Они тут каждую тропинку, каждую лазейку знают, по болотам ходят, как вы по шоссе. Да еще один другому помогают, предупреждают. Идите-ка лучше обедать.
Лишь теперь Людзик вспомнил, что уже около суток ничего в рот не брал. И он торопливо принялся за еду, обдумывая план засады. Как на непреодолимое препятствие натыкался он в своих расчетах все на одно и то же — на исчезновение лодки. Видел ли его Иван? И Иван ли это был?
Он даже не ответил на приглашение поиграть в карты и, тщательно осмотрев револьвер, снова двинулся в путь. Теперь он решил исследовать берег реки — тот, противоположный, берег. Если Иван заметил его, он, наверное, переменит убежище, найдет себе другое, где-нибудь в плавнях, длинной полосой тянувшихся вдоль реки. Впрочем, теперь для Людзика стало прямо-таки необходимостью это хождение, выслеживание, высматривание. Словно одержимый навязчивой идеей, он ни на минуту не мог прекратить поисков. Все соседние деревни были уже им обследованы, все закоулки в окрестностях исхожены — и все безуспешно. Сегодняшний след пробудил в нем новую энергию, укрепил его силы, которые уже начали было ослабевать. Ведь и тот в конце концов устанет, допустит какой-нибудь промах, который и погубит его. Ведь он-то не может, как Людзик, прийти домой, переодеться, отоспаться, отдохнуть. Ест небось что попало и как попало, принужден постоянно менять место.
В последующие дни полицейский минутами чувствовал себя близким к сумасшествию. Он нашел на берегу следы костра и остатки печеной рыбы, в другой раз набрел на сломанное удилище. Он чуял, что Иван где-то тут, что он идет по верному следу. Однажды ему удалось разыскать на калиновом островке, около самой деревни, старое, уже покинутое логово, и он проклинал себя за глупость, ибо первые дни беглец несомненно провел именно здесь. Но теперь следы все множились. Во время своей трехдневной экскурсии Людзик прямо-таки наступал Ивану на пятки, не видя его, но непрестанно чувствуя его присутствие. Иван купил в лавчонке хлеба, откуда у него были деньги? Ночевал на хуторе за лугами — полицейский кипел от бешенства, но ничего не мог поделать с этими людьми. Пришел прохожий, переночевал, только и всего. Этот свежий, еще не остывший след, по которому он шел с терпением ищейки, возбуждал полицейского, приводил его в ярость.
Иван тоже чувствовал близость преследователя. Он много раз видел Людзика на расстоянии нескольких шагов или даже, как у ручья в болотах, на расстоянии вытянутой руки. Там, на полянке, он едва преодолел соблазн схватить весло, выскочить, хватить по башке, на этот раз уж окончательно и бесповоротно. Но что-то в нем восставало против этого. Он глядел сквозь завесу тростника, как полицейский наклонился над погасшим костром, видел вздувшиеся на его лбу жилы, палец на курке револьвера. Эх, прыгнуть… Кто первый успеет?.. А если успеет Иван, кто сюда доберется, кто станет искать полицейского в болоте? Мягко раздастся трясина, сомкнется зеленая ряска над трупом, снова станет на страже цапля, никому и в голову не придет… Кто заглянет сюда, кто исследует бездонную трясину, доходящую, наверно, до самой середины земли?
Он стоял и раздумывал, а тот рассматривал золу костра, потом пошел по следу к тростникам, пригнувшись к земле, настороженный, внимательный. Иван мрачно следил за его шагами, неуклюжими шагами человека, привыкшего к кожаной обуви, к твердой почве под ногами.
Иван бесшумно отступил, сел в лодку и оттолкнулся рукой от берега. Лодка хорошая, пригодится, а то старая все больше протекает. А полицейский пусть возвращается, как хочет — по воде или по болотам. Он выплыл на реку и направился в место, известное ему одному, в широкую, скрытую от человеческих глаз заводь, где он вчера укрепил на берегу удочки. Чувствуя, что противник с каким-то особым упорством устремляется по его следу, он размышлял, что ему делать дальше. Минутами ему приходило в голову плюнуть на все и уйти куда-нибудь подальше. Но то были какие-то туманные, нереальные мысли. Здесь он родился, здесь прожил всю жизнь. Сюда, в эту деревню, он добирался откуда-то из-под самого Берлина в военные дни, когда приходилось когтями рвать жизнь из вспаханной гранатами земли, освобождать эту землю от сети колючей проволоки, пока, наконец, не выглянул на солнце ее знакомый с детства зеленый, радостный облик. То странствие в чужие края забылось, казалось далеким сном. Всеми своими корнями он врос в эту землю, в этот берег, в эти плавни, в эту, а не в иную деревню.
Лишь изредка отваживался он заглянуть домой. Жена всегда умела предостеречь его, подать знак, предупредить, но он предпочитал не злоупотреблять этим. Повсюду здесь он натыкался на следы Людзика. И очень скоро открыл его тайники под бузиной и в тростнике. Это, впрочем, не было опасно. Хуже было то, что однажды он нашел отпечаток полицейского сапога на песке возле ему одному известного заливчика. Тут ему вдруг стало страшно. Он стоял лицом к лицу с чем-то неожиданным и почувствовал даже нечто вроде уважения к противнику.
А Людзик безумствовал. Без еды и без сна он, как одержимый, шел по неуловимым следам.
