этих славных людей, которые так хотели меня почтить. Я поеду медленно, шагом, чтобы все могли за мной поспеть.
Среди присутствующих пробежал одобрительный рокот; однако на некоторых лицах отразилось неодобрение, особенно заметное у королевы: она считала такое добросердечие слабостью.
Тем временем кто-то распахнул окно.
Королева удивленно обернулась: это Жильбер воспользовался своим правом лейб-медика и приказал открыть окно, чтобы проветрить столовую, где стоял запах пищи и находилось более ста человек.
Доктор встал за занавесью подле этого открытого окна, через которое доносились голоса собравшейся во дворе толпы.
– Что случилось? – спросил король.
– Ваше величество, – ответил Жильбер, – солдаты Национальной гвардии стоят на самом солнцепеке, им, верно, очень жарко.
– Отчего бы не пригласить их позавтракать с королем? – тихо сказал королеве один из приближенных.
– Их надо проводить в тень, разместить в мраморном дворике, в вестибюлях – везде, где прохладно, – велел король.
– Десять тысяч людей в вестибюлях! – воскликнула королева.
– Если распределить их повсюду равномерно, то всем хватит места, – сказал король.
– Разместить повсюду? – переспросила Мария-Антуанетта. – Но, ваше величество, таким образом вы укажете им дорогу к своей опочивальне.
Не прошло и трех месяцев, как это внушенное ужасом предположение оказалось пророчеством и сбылось оно здесь же, в Версале.
– Многие из них пришли с детьми, – мягко заметил Жильбер.
– С детьми? – переспросила королева.
– Да, ваше величество, многие взяли с собой детей, как на прогулку, дети одеты как маленькие солдаты Национальной гвардии, так велик энтузиазм по отношению к новому установлению.
Королева раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут же опустила голову.
Она хотела сказать что-нибудь ласковое, но гордыня и ненависть помешали ей.
Жильбер внимательно посмотрел на нее.
– Ах! – воскликнул король. – Бедные детки! Если люди берут с собой детей, не станут же они причинять зло человеку, который сам является отцом семейства; тем более надо провести их в тень, этих бедных малышей. Впустите, впустите их.
Жильбер укоризненно качал головой и, казалось, говорил хранившей молчание королеве: «Вот, сударыня, вот что надо было сказать, я предоставил вам такую возможность. Эти слова передавались бы из уст в уста и на целых два года обеспечили бы вам любовь народа».
Королева поняла немой упрек Жильбера и залилась краской.
Она почувствовала свою ошибку и мысленно сослалась на чувство гордости и неуступчивость, надеясь, что Жильбер поймет ее без слов. Тем временем г-н де Бово отправился к солдатам Национальной гвардии выполнять поручение короля.
Вооруженная толпа, допущенная по приказу короля во дворец, разразилась криками радости и одобрения.
Бесчисленные приветственные возгласы и пожелания взвились к небу; сплетаясь, смешиваясь, они рождали ровный гул, достигавший слуха королевской четы и успокаивавший ее касательно намерений Парижа, внушавшего такой страх.
– Ваше величество, – спросил г-н де Бово, – каков будет приказ свите?
– А как там спор Национальной гвардии с моими офицерами?
– О, ваше величество, рассеялся, угас, славные ребята так счастливы, что говорят теперь: «Мы пойдем туда, куда скажут. Король наш общий, куда он – туда и мы».
Король посмотрел на Марию-Антуанетту, та скривила нижнюю губу в презрительной улыбке.
– Передайте солдатам Национальной гвардии, – сказал Людовик XVI, – пусть размещаются где угодно.
– Ваше величество, – вмешалась Мария-Антуанетта, – не забудьте, что неотъемлемое право ваших телохранителей – находиться у королевской кареты.
Видя нерешительность короля, офицеры личной охраны поспешили поддержать королеву.
– Все это, конечно, так, – проговорил король. – Ну да ладно, посмотрим.
Господин де Бово и г-н де Вильруа ушли. В Версале пробило десять часов.
– В путь, – сказал король, – дела оставлю на завтра. Негоже заставлять этих славных людей ждать.
Мария-Антуанетта, раскрыв объятия, подошла попрощаться с королем. Дети с плачем повисли на шее у отца. Растроганный Людовик XVI мягко пытался высвободиться из их объятий: он с трудом скрывал волнение.
Королева останавливала всех офицеров, хватая одного за рукав, другого за шпагу.
– Господа! Господа! – говорила она.
Это красноречивое восклицание вверяло им судьбу короля, который только что спустился вниз.
В ответ все прикладывали руку к сердцу, потом к шпаге.
Королева благодарно улыбалась.
Жильбер выходил одним из последних.
– Сударь, – сказала ему королева, – это вы посоветовали королю ехать; это вы уговорили его, несмотря на мои мольбы; подумайте, сударь, какую вы взяли на себя ответственность перед супругой и матерью!
– Я знаю, ваше величество, – спокойно ответил Жильбер.
– И вы вернете мне короля целым и невредимым, сударь? – торжественно спросила королева.
– Да, ваше величество.
– Вы отвечаете за него головой! Жильбер поклонился.
– Помните! Головой! – повторила Мария-Антуанетта с угрозой и беспощадностью самовластной правительницы.
– Да-да, головой, – сказал доктор с поклоном, – да, ваше величество, и грош цена была бы этому залогу, если бы я полагал, что король в опасности, но я убежден, что нынче я веду его величество к победе.
– Я хочу получать вести каждый час, – добавила королева.
– Вы будете их получать, клянусь.
– Теперь идите, сударь, я слышу барабанный бой; король отправляется в путь.
Жильбер поклонился и, спустившись по парадной лестнице, оказался лицом к лицу с адъютантом, который разыскивал его по поручению короля.
Его посадили в карету г-на де Бово, церемониймейстера, – покуда он не проявил себя, его не желали сажать ни в одну из королевских карет.
