привязанности сердца. Она сложила к стопам Бога свою ревность, принесла в жертву супружескому долгу все: и вспышки гнева, и тайные услады.
Без сомнения, сам Господь послал ей для отдохновения и поддержки эту спасительную способность ставить любовь к своему царственному супругу превыше всего!
В это мгновение – во всяком случае, так ей казалось – королевская гордость возвышала Марию-Антуанетту над всеми земными страстями себялюбие побуждало ее любить короля Итак она отринула и мелкую жен скую мстительность, и легкомысленное кокетство любовницы.
В конце аллеи показались факелы эскорта Лошади бежали быстро – и огни с каждой минутой разгорались все ярче. Уже было слышно конское ржанье и храп. Земля задрожала в ночной тиши под грузной поступью эскадронов.
Ворота распахнулись, часовые бросились навстречу королю с громкими радостными криками. Карета с грохотом въехала на парадный двор.
Ослепленная, восхищенная, завороженная, упоенная всем происходящим, всем, что она чувствовала раньше и вновь почувствовала теперь, Мария-Антуанетта сбежала по ступенькам навстречу государю.
Людовик XVI вышел из кареты и быстро поднимался по лестнице в окружении офицеров, еще не успокоившихся после рискованного предприятия, которое закончилось столь триумфально; меж тем королевская охрана вместе с конюхами и наездниками дружно срывала с карет и упряжи кокарды, которыми украсили их восторженные парижане.
Супруги встретились на площадке мраморной лестницы. Мария-Антуанетта с радостным криком сжала мужа в объятиях. Она всхлипывала, словно уже не надеялась его увидеть.
Всецело отдавшись сердечному порыву, она не видела, как в темноте Шарни и Андре молча пожали Друг другу руки.
Это было простое рукопожатие, но Андре первой спустилась вниз и была первой, кого увидел и коснулся Шарни.
Королева подвела к королю детей, чтобы он поцеловал их, и дофин, увидев на шляпе отца новую кокарду, на которую факелы бросали кровавый отсвет, с детским удивлением закричал:
– Смотри-ка, отец! Что это с вашей кокардой, на ней кровь?
Это была красная полоса на национальной кокарде Королева посмотрела и тоже вскрикнула.
Король наклонился поцеловать дочь; на самом деле он хотел скрыть стыд, Мария-Антуанетта с глубоким отвращением сорвала эту кокарду, не думая о том, что ранит в самое сердце народ, который может однажды отомстить ей за дворянскою спесь – Бросьте это, сударь, бросьте, – сказала она. И она швырнула кокарду на ступени, и все, кто провожал короля в его покои, прошли по ней Это страшное происшествие заглушило в королеве весь супружеский восторг. Она незаметно поискала глазами г-на де Шарни, который стоял вытянувшись во фрунт.
– Благодарю вас, сударь, – сказала она ему, когда он после секундного колебания поднял на нее глаза и их взгляды встретились, – благодарю вас, вы достойно сдержали слово.
– С кем это вы говорите? – спросил король.
– С господином де Шарни, – храбро ответила она.
– Да, бедный Шарни, ему было очень нелегко пробраться ко мне. А кстати.., что-то я не вижу Жильбера? – прибавил он.
Королева, усвоившая вечерний урок, поспешила переменить разговор:
– Ваше величество, пожалуйте к столу. Господин де Шарни, – обратилась она к графу, – сходите за госпожой графиней де Шарни и приходите вдвоем. Поужинаем в тесном кругу.
Она сказала это по-королевски. Но она невольно вздохнула, увидев, как Шарни тотчас повеселел.
Глава 40.
ФУЛОН
Бийо был на седьмом небе.
Он взял Бастилию; он вернул свободу Жильберу; он был замечен Лафайетом, который обращался к нему по имени.
Наконец, он видел похороны Фулона.
Немногие в ту эпоху снискали такую ненависть, как Фулон; только один человек и мог с ним соперничать: его зять г-н Бертье де Савиньи.
После взятия Бастилии гнев народный обрушился на них.
Фулон был казнен, а Бертье сбежал.
Всеобщую неприязнь к Фулону довершило то, что после отставки Неккера он согласился занять место «добродетельного женевца», как называли Неккера, и три дня занимал пост министра финансов.
Поэтому на его похоронах так весело пели и плясали.
У кого-то даже появилась мысль вынуть труп и» Гроба и повесить; но Бийо, взобравшись на каменную тумбу, произнес речь об уважении к покойникам, и катафалк продолжал свой путь.
Что касается Питу, он перешел в разряд героев.
Питу стал другом г-на Эли и г-та Юллена, которые удостаивали его чести исполнять их поручения.
Кроме того, он был доверенным лицом Бийо, Бийо, который, как мы уже сказали, был отмечен Лафайетом и которому за его могучие плечи и геркулесовы кулаки Лафайет доверял иногда охрану своей безопасности.
После путешествия короля в Париж Жильбер, который благодаря Неккеру познакомился с главами Национального собрания и городской управы, неустанно пестовал юную революцию.
Теперь ему было решительно не до Бийо и Питу, и они, оставшись без призора, со всем пылом устремились на собрания, где третье сословие обсуждало вопросы высокой политики.
Наконец однажды, после того как Бийо битых три часа излагал выборщикам свои мнения о наилучших способах снабжения Парижа продовольствием и, устав от собственных речей, но в глубине души радуясь, что говорил как настоящий трибун, с наслаждением отдыхал под монотонный гул чужих выступлений, которые старался не слушать, прибежал Питу, ужом проскользнул в зал заседаний Ратуши и взволнованным голосом, обыкновенно ему вовсе не свойственным, воскликнул:
– О, господин Бийо! Дорогой господин Бийо!
– Ну что там еще?
– Важная новость!
– Хорошая новость?
– Потрясающая новость.
– Какая же?
– Вы ведь знаете, я пошел в клуб Добродетельных, что у заставы Фонтенбло.
– И что же?
– Так вот! Там говорили совершенно невероятные вещи.
– Какие?
– Оказывается, этот негодяи Фулон только притворился мертвецом и сделал вид, что его похоронили.
– Как притворился мертвецом? Как сделал вид, что его похоронили? Он, черт
