сказал: «Настоящий патриот не продает нацию за деньги!»
– Да, – пробормотал Бийо, – он предает своих хозяев, только и всего, Знаешь, Питу, мне кажется, он большая каналья, этот твой Сен-Жан.
– Может статься, но какая разница? Господина Бертье поймают, как и мэтра Фулона, и обоих повесят нос к носу. Хорошенькие они скорчат рожи друг другу, когда повиснут рядышком, верно?
– А за что их вешать? – спросил Бийо.
– Да за то, что они мерзавцы и я их ненавижу.
– Господин Бертье приходил ко мне на ферму! Господин Бертье, путешествуя по Иль-де-Франсу, пил у нас молоко, он прислал из Парижа золотые сережки для Катрин! О, нет, нет, его не повесят.
– Да что там говорить! – произнес Питу свирепо. – Он аристократ, соблазнитель.
Бийо посмотрел на Питу с изумлением. Под взглядом Бийо Питу невольно покраснел до корней волос.
Вдруг достойный фермер заметил г-на Байи, который после обсуждения шел из зала заседаний в свой кабинет; он бросился к нему и сообщил новость.
Теперь пришла очередь Бийо столкнулся с недоверием.
– Фулон! Фулон! – воскликнул мер. – Не может быть!
– Послушайте, господин Байи, – сказал фермер, – вот перед вами Питу, он сам его видел.
– Я видел его, господин мэр, – подтвердил Питу, прижимая руку к сердцу и кланяясь.
И он рассказал Байи то же, что прежде рассказал Бийо.
Бедный Вайи заметно побледнел; он понимал, как велико обрушившееся на них несчастье.
– И господин Аклок отправил его сюда? – прошептал он.
– Да, господин мэр.
– Но как он его отправил?
– О, не беспокойтесь, – сказал Питу, неверно истолковавший тревогу Байи, – преступника охраняет много людей; его не украдут по дороге.
– Дай Бог, чтобы его украли! – пробормотал Байи. Потом обернулся к Питу:
– Много людей.., что вы имеете в виду, мой друг?
– Я имею в виду народ.
– Народ?
– Собралось больше двадцати тысяч, не считая женщин, – торжественно сказал Питу.
– Несчастный! – воскликнул Байи. – Господа! Господа избиратели!
И пронзительным, отчаянным голосом он призвал к себе всех выборщиков.
Рассказ его прерывался лишь восклицаниями да горестными вздохами.
Воцарилось молчание, и в этой зловещей тишине до Ратуши стал долетать далекий невнятный гул, похожий на шум в ушах, когда кровь приливает к голове.
– Что это? – спросил один из избирателей.
– Черт побери, толпа, – ответил другой.
Вдруг на площадь выехала карета; два вооруженных человека высадили из нее третьего, бледного и дрожащего.
За каретой под предводительством Сен-Жана, совершенно выбившегося из сил, бежала сотня юнцов от двенадцати до восемнадцати лет с болезненно бледными лицами и горящими глазами.
Они бежали, почти не отставая от лошадей, с криками «Фулон! Фулон!»
Однако два вооруженных человека сумели обогнать их на несколько шагов и успели втолкнуть Фулона в Ратушу, двери которой захлопнулись перед носом у этих охрипших крикунов.
– Ну вот, доставили, – сказали они избирателям, ждавшим на верху лестницы. – Черт возьми, это было нелегко.
– Господа! Господа! – воскликнул трепещущий Фулон. – Вы меня спасете?
– Ах, сударь, – со вздохом ответил Вайи, – вы совершили много черных дел.
– Однако, я надеюсь, сударь, – сказал Фулон с мольбой и тревогой в голосе, – правосудие защитит меня. В это мгновение шум на улице стал громче.
– Быстро спрячьте его, – велел Вайи людям, которые стояли вокруг, – иначе… Он обернулся к Фулону.
– Послушайте, – сказал он, – положение столь серьезно, что я хочу вас спросить: хотите попытаться бежать через черный ход? Быть может, вы еще успеете.
– О нет! – воскликнул Фулон. – Меня узнают и убьют на месте!
– Вы хотите остаться с нами? И я и эти господа, мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы вас защитить: не правда ли, господа?
– Клянемся! – крикнули избиратели в один голос.
– О, уж лучше я останусь с вами, господа. Господа, не бросайте меня.
– Я обещал вам, сударь, – ответил Байи с достоинством, – что мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы спасти вашу жизнь.
В это мгновение по площади разнесся громкий рев и через раскрытые окна проник в Ратушу.
– Вы слышите? Вы слышите? – прошептал Фулон, покрываясь бледностью.
И правда, со всех улиц, ведущих к Ратуше, особенно с набережной Пеллетье и с улицы Корзинщиков надвигалась грозная, орущая толпа.
Байи подошел к окну.
Ножи, пики, косы и мушкеты блестели на солнце. Не прошло и десяти минут, как народ запрудил всю площадь. К тем, кто сопровождал Фулона и о ком говорил Питу, прибавились также любопытные, которые сбежались к Гревской площади, привлеченные шумом.
Двадцать тысяч глоток изрыгнули крик:
– Фулон! Фулон!
Тут стало видно, что не менее сотни человек, бегущих впереди разъяренной толпы, указывают этой орущей массе на дверь, за которой скрылся Фулон; преследователи тотчас принялись вышибать эту дверь пинками, прикладами ружей, рычагами, и вскоре она распахнулась.
Из двери вышла стража и двинулась навстречу наступающим, которые поначалу отпрянули, испугавшись штыков, и перед Ратушей образовалось большое пустое пространство.
Стража, не теряя самообладания, разместилась на ступенях.
Впрочем офицеры отнюдь не угрожали, но ласково увещевали толпу и пытались ее успокоить.
Байи едва не потерял голову. Бедный астроном впервые столкнулся со взрывом народного гнева.
– Что делать? – спрашивал он у выборщиков, – что делать?
– Судить его! – отозвалось несколько голосов.
– Невозможно судить под напором толпы.
