глазами, а затем величаво приказал гвардейцу:
– Оставьте нас, господин де Варикур.
Гвардеец вышел.
Залу освещала одна-единственная лампа; казалось, король предпочитал полумрак, ибо не хотел, чтоб посторонние могли прочесть на лице монарха, выражавшем не столько озабоченность, сколько скуку, его тайные мысли.
– Сударь, – сказал он, устремив на Жильбера взгляд гораздо более пристальный и проницательный, чем тот ожидал, – верно ли, что вы автор столь поразивших меня записок?
– Да, ваше величество.
– Сколько вам лет?
– Тридцать два, ваше величество, но научные занятия и жизненные невзгоды старят. Считайте меня человеком преклонных лет.
– Отчего вы медлили прийти ко мне?
– Оттого, ваше величество, что я не имел никакой нужды высказывать вашему величеству лично те взгляды, какие мог более свободно и непринужденно высказать на бумаге.
Людовик XVI задумался.
– Других причин у вас не было? – спросил он подозрительно.
– Нет, ваше величество.
– Однако, если я не ошибаюсь, по некоторым признакам вы могли понять, что я отношусь к вам весьма благосклонно.
– Ваше величество имеет в виду то свидание, которое я имел дерзость назначить королю пять лет назад, попросив его в конце моей первой записки поставить в восемь часов вечера лампу перед окном, дабы я мог знать, что он прочел мое сочинение.
– Ну и…? – спросил король, очень довольный.
– Ив назначенный день и час лампа стояла на том самом месте, на каком я просил вас ее поставить.
– А после?
– После я видел, как чья-то рука трижды приподняла и опустила ее.
– А после?
– После я прочел в «Газете»: «Тот, кого лампа трижды позвала к себе, может явиться к тому, кто трижды поднимал лампуза наградой».
– Объявление было составлено именно в этих выражениях, – подтвердил король.
– Да, вот оно, – сказал Жильбер, доставая из кармана газету, где пять лет назад было напечатано только что пересказанное им объявление.
– Превосходно, просто превосходно, – сказал король, – я давно ждал вас, а встретились мы в то время, когда я уже потерял надежду вас увидеть. Добро пожаловать, вы явились, как хороший солдат, в разгар боя.
Затем, взглянув на Жильбера более внимательно, он продолжал:
– Знаете ли вы, сударь, что для короля это дело не совсем обычное – чтобы человек, которому предложено прийти за наградой, не поспешил предъявить на нее права?
Жильбер улыбнулся.
– Отвечайте-ка, отчего вы не пришли? – потребовал Людовик XVI.
– Оттого, что я не заслуживал никакой награды, ваше величество.
– Как это?
– Я француз, я люблю мою страну, ревную о ее благоденствии, полагаю свою судьбу неразрывно связанной с судьбой тридцати миллионов моих сограждан, поэтому, трудясь ради них, я трудился и ради себя. А эгоизм, ваше величество, награды не достоин.
– Это все парадоксы! У вас наверняка имелась другая причина!
Жильбер промолчал.
– Говорите, сударь, я этого хочу.
– Быть может, ваше величество, вы угадали верно.
– Выходит, вы полагали, что дело плохо, и выжидали? – спросил король с тревогой.
– Выжидал, чтобы дела пошли еще хуже. Да, ваше величество, вы угадали верно.
– Я люблю честность, – сказал король, тщетно старавшийся скрыть свое смущение, ибо от природы он был робок и легко краснел. – Итак, вы предсказывали королю падение и боялись очутиться под обломками.
– Нет, ваше величество, ибо в тот самый момент, когда стало ясно, что падение неизбежно, я не убоялся опасности.
– Вы приехали от Неккера и говорите точно как он. Опасность! Опасность! Разумеется, нынче приближаться ко мне опасно. А где, кстати, сам Неккер?
– Полагаю, что совсем рядом и ждет приказаний вашего величества.
– Тем лучше, мне без него не обойтись, – сказал король со вздохом. – В политике упрямство ни к чему. Думаешь, что поступаешь хорошо, а выходит, что поступаешь плохо, а если поступаешь в самом деле хорошо, все равно слепой случай все путает: планы-то были отличные, а толку никакого нет.
Король еще раз вздохнул; Жильбер пришел ему на помощь.
– Ваше величество, – сказал он, – вы рассуждаете превосходно, но нынче самое важное – заглянуть в будущее так, как этого до сих пор никто не делал.
Король поднял голову; обычно лицо его было бесстрастно, но тут он слегка нахмурил брови.
– Простите меня, ваше величество, – сказал Жильбер, – я врач. Когда я имею дело с тяжелой болезнью, я стараюсь быть немногословным.
– Вы, стало быть, придаете большое значение сегодняшнему бунту.
– Ваше величество, это не бунт, это революция.
– И вы хотите, чтобы я примирился с мятежниками, с убийцами? Ведь что ни говори, они взяли Бастилию силой – это мятеж; они зарезали господина де Лоне, господина де Лосма и господина де Флесселя – это все убийства.
– Я хотел бы, чтобы вы не путали одних с другими, ваше величество Те, кто взял Бастилию, – герои; те, кто убил господина де Флесселя, господина де Лосма и господина де Лоне, – преступники.
Король легонько покраснел, но румянец тут же сошел с его щек, губы побледнели, а на лбу заблестели капельки пота.
– Вы правы, сударь. Вы настоящий врач или, точнее, хирург, ибо режете по живому. Но вернемся к вам. Вас зовут доктор Жильбер, не так ли? Во всяком случае, сочинения ваши были подписаны этим именем.
– Ваше величество, для меня большая честь убедиться, что у вас такая хорошая память, хотя, по правде говоря, гордиться мне нечем.
– Отчего же?
– Оттого, что совсем недавно имя мое, по всей вероятности, было произнесено в присутствии вашего величества.
– Не понимаю.
– Шесть дней назад я был арестован и заключен в Бастилию. Меж тем, как я слышал, ни один важный арест не производится без вашего ведома.
– Вы – в Бастилию! – вскричал король, широко раскрыв глаза.
– Вот запись о моем водворении в крепость, ваше величество. Заключенный
