долг – ничем не жертвовать ради меня, ваш долг – расстаться со мной.
– Расстаться с вами? – переспросил он.
– Да, бежать подальше от меня.
– Бежать вас? Кто же бежит вас, государыня?
– Умные люди.
– Мне кажется, что я человек неглупый, государыня, – именно потому я и прибыл в Версаль.
– Откуда?
– Из Парижа.
– Из мятежного Парижа?
– Из Парижа кипящего, хмельного, окровавленного. Королева закрыла лицо руками.
– О, значит и от вас я не услышу ничего утешительного! – простонала она.
– Государыня, в нынешних обстоятельствах вам следует требовать от всех вестников только одного – правды.
– А вы скажете мне правду?
– Как всегда, государыня.
– У вас, сударь, честная душа и отважное сердце.
– Я всего-навсего ваш верный слуга, государыня.
– Тогда пощадите меня, друг мой, не говорите ни слова. Сердце мое разбито; сегодня эту правду, которую всегда говорили мне вы, я слышу от всех моих друзей, и это меня удручает. О граф! Невозможно было скрыть от меня эту правду; ею полно все: багровое небо, грозные слухи, бледные и серьезные лица придворных. Нет, нет, граф, прошу вас впервые в жизни: не говорите мне правду.
Теперь граф в свой черед вгляделся в лицо королевы.
– Вам странно это слышать, – сказала она, – вы почитали меня более храброй, не так ли? О, вам предстоит узнать еще много нового.
Господин де Шарни жестом выразил свое удивление.
– Очень скоро вы сами все увидите, – сказала королева с нервным смешком.
– Вашему величеству нездоровится? – спросил граф.
– Нет, нет! Сядьте подле меня, сударь, и ни слова больше об этой отвратительной политике. Помогите мне забыть о ней…
Граф с печальной улыбкой повиновался. Мария-Антуанетта положила руку ему на лоб.
– Вы горите, – сказала она.
– Да у меня в мозгу пылает вулкан.
– А руки ледяные.
И она обеими руками сжала руку графа.
– Сердца моего коснулся могильный холод, – сказал он.
– Бедный Оливье! Я вас уже просила: забудем обо всем этом. Я больше не королева, мне ничто не грозит, никто не питает ко мне ненависти. Нет, я больше не королева, я просто женщина. Что для меня мир? Сердце, которое меня любит, – разве этого не достаточно?
Граф упал перед королевой на колени и покрыл поцелуями ее руки с тем почтением, с каким египтяне поклонялись богине Изиде.
– О граф, единственный мой друг, – сказала королева, пытаясь поднять его, – знаете ли вы, как поступила со мной герцогиня Диана?
– Она собралась за границу, – отвечал Шарни, не раздумывая.
– Вы угадали! Увы, значит, это можно было предугадать.
– О Боже! Разумеется, государыня, – отвечал граф. – Нынче может произойти все что угодно.
– Но почему же вы и ваше семейство не собираетесь за границу, если это так естественно? – вскричала королева.
– Я, государыня, не собираюсь туда прежде всего потому, что я глубоко предан вашему величеству и поклялся не вам, но самому себе, что ни на мгновение не расстанусь с вами во время надвигающейся бури. Мои братья не поедут за границу, потому что будут брать пример с меня, наконец, госпожа де Шарни не уедет за границу, потому что она, надеюсь, искренне предана вашему величеству.
– Да, у Андре благородное сердце, – согласилась королева с неприкрытой холодностью.
– Оттого-то она и не покинет Версаль.
– Значит, именно ее благородству я буду обязана возможностью всегда видеть вас? – осведомилась королева тем же ледяным тоном, не выражавшим ничего, кроме ревности или презрения.
– Ваше величество оказали мне честь, назначив меня лейтенантом королевской стражи, – сказал граф де Шарни. – Мой пост – в Версале; я не оставил бы моего поста, если бы вы, ваше величество, не послали меня охранять Тюильри. Вы должны удалиться, – приказала мне королева, – и я повиновался. Так вот, ко всему этому, как известно вашему величеству, графиня де Шарни не имела ни малейшего касательства.
– Вы правы, – сказала королева прежним ледяным тоном.
– Сегодня, – бесстрашно продолжал граф, – я счел, что обязан оставить свой пост в Тюильри и возвратиться в Версаль. Тогда, да не прогневается королева, я нарушил воинский долг, покинул место, где мне надлежало находиться, – и вот я перед вами. Боится госпожа де Шарни надвигающихся бедствий или нет, собирается она за границу или не собирается, я остаюсь подле королевы.., если только королева не сломает мою шпагу; но и тогда, лишившись права сражаться и умереть за нее на версальских паркетах, я сохраню за собой другое право – право убить себя на мостовой, у ворот дворца.
Граф произнес эти простые, искренние слова так мужественно и самоотверженно, что королева отбросила свою гордыню, служившую прикрытием для чувства, роднящего коронованных особ с простыми смертными.
– Граф, – взмолилась она, – никогда не говорите этих слов, не обещайте умереть за меня, ибо, клянусь вам, я знаю, что вы исполните свое обещание.
– О, напротив, я всегда буду говорить об этом! – воскликнул граф де Шарни. – Я буду говорить об этом всем и каждому, я буду об этом говорить и выполню то, о чем говорю, ибо, боюсь, грядут времена, когда все, кто любит королей, неминуемо погибнут.
– Граф! Граф! Откуда у вас это роковое предчувствие?
– Увы, государыня, – отвечал де Шарни, качая головой, – в пору этой злосчастной войны в Америке меня, как и многих других, охватило лихорадочное стремление к свободе; я тоже захотел принять деятельное участие в освобождении рабов, как тогда говорили, и сделался масоном; я вступил в тайное общество вместе с такими людьми, как Лафайет или Ламеты. Знаете ли вы цель этого общества, сударыня? Истребление тронов. Знаете ли вы его девиз? Три буквы: LPD.
– – И что означают эти три буквы?
– Lilia pedibus destrue – топчите ногами лилии.
– И как же вы поступили?
– Я вышел из общества, ничем не запятнав свою честь; однако на одного выбывшего члена приходилось двадцать только что принятых. Так вот: то, что происходит сегодня, это, сударыня, пролог великой драмы, которая готовилась в тиши, во тьме уже целых двадцать лет. Во главе людей, будоражащих Париж, распоряжающихся в Ратуше, занимающих Пале-Рояль, взявших Бастилию,
