Впрочем, дело зашло так далеко, что граф, казалось, желал решительного объяснения так же горячо, как и королева, поэтому, лишь только они снова остались одни, он заговорил первым.
– Вы спрашиваете, – сказал он, – не ради ли госпожи де Шарни я вернулся? Значит, ваше величество, вы забыли о наших клятвах и о том, что я – человек чести.
– Да, – отвечала королева, поникнув головой, – да, мы дали друг другу клятву, да, вы человек чести, да, вы обещали принести себя в жертву моему счастью и эта-то клятва мучит меня сильнее всего, ибо, принося себя в жертву моему счастью, вы одновременно приносите в жертву прекрасную, благородную женщину… – и тем умножаете наши преступления.
– О, государыня, вы чересчур строги. Признайте, по крайней мере, что я сдержал слово, что я ничем не погрешил против закона чести.
– Да, вы правы, простите меня, я схожу с ума.
– Не зовите преступлением то, что является плодом случая и необходимости. Нам обоим нелегко дался этот брак, заключенный ради того, чтобы спасти честь королевы. Мне остается нести его бремя, что я и делаю последние четыре года.
– Да, – воскликнула королева. – Неужели вы думаете, что я не вижу ваших мук, не понимаю вашей печали, скрытой под покровом глубочайшего уважения? Неужели вы думаете, что я не замечаю всего этого?
– Умоляю вас, государыня, – сказал граф с поклоном, – уведомляйте меня обо всем, что вы видите, сам я страдаю недостаточно и недостаточно страдании причиняю другим, мои беды и беды тех, кто терпит муки по моей вине, сделались вдвое горше от сознания моего несовершенства сравнительно с вами.
Королева протянула графу руку. Как все, исходящее из сердца искреннего и страстного, слова этого человека были исполнены неодолимой силы.
– Итак, государыня, распоряжайтесь мною, не бойтесь, заклинаю вас: я к вашим услугам.
– О, да, да, я знаю, что не права; простите меня. Но если вы скрываете где-то вдали кумир, которому под покровом тайны курите фимиам, если есть в мире уголок, где живет женщина, которую вы обожаете… О! я не смею произнести это слово, оно пугает меня, я сознаю это, когда составляющие его слоги достигают моих ушей. Так вот, если вы храните в своей душе эту тайну, не забывайте, что в глазах всего света и в ваших собственных вы – супруг юной и прекрасной женщины, которую вы окружаете заботой и вниманием, женщины, которой опорой служит не только ваша рука, но и ваше сердце.
Оливье нахмурил брови, и чистые его черты на мгновение исказила судорога.
– Что же вам угодно, государыня? – спросил он. – Чтобы я отдалил от себя графиню де Шарни? Вы молчите: значит, таково ваше желание. Что ж! Я готов исполнить вашу волю, но ведь вам известно, что она одна в целом свете, она сирота! Ее отец, барон де Таверне, добропорядочный дворянин старого времени, который и помыслить не мог о тех событиях, которые происходят сегодня, умер несколько лет тому назад; ее брат Мэзон-Руж, как вам известно, навещает сестру не чаще одного раза в год, целует ее, заверяет ваше величество в своей преданности и исчезает неведомо куда.
– Да, все это мне известно.
– Не забывайте, государыня, что если бы Бог призвал меня к себе, графиня де Шарни могла бы вернуть себе свою девичью фамилию, и ни один из ангелов небесных не смог бы отыскать в ее снах, речах, помыслах ничего, что пристало замужней женщине.
– О, конечно, конечно, – сказала королева, – я знаю, что ваша Андре – сама сущий ангел, сошедший с небес, я знаю, что она достойна любви. Поэтому-то я и думаю, что у нее есть будущее, а у меня – нет. О, прошу вас, граф, более ни слова. Я говорю с вами не так, как пристало королеве, простите меня. Я забылась, но что же делать? В душе моей не умолкает голос, поющий мне о счастье, радости, любви, и мрачные голоса, предвещающие несчастья, войну, смерть, не способны заглушить его. Это голос моей юности, оставшейся далеко в прошлом. Простите меня, Шарни, я больше никогда не буду молодой, я больше никогда не буду улыбаться, никогда не буду любить Несчастная женщина закрыла свои пылающие глаза тонкими, исхудавшими руками, а по щекам ее скатились два алмаза – две королевские слезы.
Граф вновь упал на колени.
– Государыня, заклинаю вас всеми святыми, – сказал он, – прикажите мне покинуть вас, бежать, умереть, но не принуждайте меня смотреть, как вы плачете.
Произнося эти слова, граф сам с трудом подавлял рыдания.
– Я больше не буду, – сказала Мария-Антуанетта, выпрямившись и с улыбкой тряхнув головой.
Очаровательным жестом она откинула назад густые пудреные волосы, раскинувшиеся по ее белоснежной лебединой шее.
– Да, да, я больше не буду вас огорчать, забудем обо всех этих безумствах. Боже мой! Как странно: королеве надо быть такой сильной, а женщина так слаба. Вы ведь только что из Парижа, правда? Давайте поговорим. Вы мне уж что-то рассказывали, но я все забыла; а ведь дело, кажется, очень серьезно, не так ли, граф?
– Хорошо, государыня, вернемся к политике; то, о чем я вам расскажу, действительно весьма серьезно; да, я прибыл из Парижа, где присутствовал при падении королевской власти.
– Я просила вас говорить откровенно, но вы слишком щедры. Удавшийся мятеж вы называете падением королевской власти. Неужели взятие Бастилии означает гибель королевства?! О, господин де Шарни, вы забываете, что Бастилия была построена в XIV веке, а королевская власть существует в мире уже шесть тысяч лет.
– Я рад бы, государыня, обольщаться иллюзиями и, вместо того, чтобы печалить ваше величество, утешить вас самыми радостными известиями. К несчастью, всякий инструмент умеет издавать лишь строго определенные звуки.
– В таком случае, хоть я всего лишь женщина, попробую поддержать и вразумить вас.
– Я только об этом и мечтаю.
– Парижане взбунтовались, не так ли?
– Да.
– Сколько народу участвует в мятеже?
– Из каждых пятнадцати – дюжина.
– Откуда вам это известно?
– О, тут нет ничего мудреного: народ составляет двенадцать пятнадцатых французской нации; две пятнадцатых приходится на дворянство и одна – на духовенство.
– Расчет точен, граф; цифры вы выучили назубок. Вы читали господина и госпожу де Неккер?
– Господина де Неккера, государыня.
– Значит, – весело подытожила королева, – пословица не лжет: бойся друга как врага. Что ж, если желаете, можете выслушать мой расчет.
– Я весь внимание.
– Шесть пятнадцатых из этих двенадцати – женщины, не так ли?
– Да, ваше величество, но…
– Не перебивайте меня. Итак, шесть пятнадцатых – женщины, столько же остается на долю мужчин, но из них Две пятнадцатых – старики, беспомощные либо равнодушные. Вы согласны?
– Да.
– Остаются четыре пятнадцатых, из которых, вы не можете этого
