за императорским банкетом. Это встревожило его приверженцев, и оба узурпатора были схвачены, лишены императорского звания и отправлены морем на тот самый остров и в тот самый монастырь, куда они незадолго перед тем засадили своего отца. Престарелый Роман встретил их на берегу с саркастической улыбкой и, попрекнув их за безрассудство и неблагодарность, поровну разделил со своими бывшими соправителями воду и овощи, составлявшие его обед. На сороковом году своего царствования Константин VII сделался властелином восточного мира, которым он управлял или делал вид, будто управлял, в течение почти пятнадцати лет. Но у него не было в характере той энергии, которая влечет к предприимчивости и к славе, а те занятия, которые развлекали и облагораживали его досуг, были несовместимы с важными обязанностями монарха. Пренебрегая делами управления на практике, император знакомил своего сына Романа с их теорией, а в то время, как он предавался своей привычке к невоздержанности и к лености, бразды правления перешли из его рук в руки его жены Елены, которая была так своенравна и непостоянна в своем милостивом расположении, что заставляла жалеть о всяком уволенном ею чиновнике, так как обыкновенно заменяла его еще более недостойным преемником. Тем не менее греки любили Константина за его происхождение и за его несчастья; они извиняли ему его недостатки; они уважали его ученость, невинность, милосердие и любовь к справедливости, а на церемонию его похорон наложили отпечаток грусти непритворные слезы его подданных. Согласно старинному обыкновению, его тело было положено на парадном одре при входе во дворец, а гражданские и военные чины, патриции, Сенаторы и духовенство поочередно преклоняли колена перед бездыханным трупом своего государя и целовали его. Перед тем, как процессия двинулась к месту погребения, глашатай громко произнес страшные слова: 'Встань, Царь земной и иди на призыв Царя Царей!'
Смерть Константина приписывали отравлению, а его сын, названный в честь своего деда по матери Романом, вступил на константинопольский престол. Монарх, который в двадцатилетием возрасте уже мог быть заподозрен в том, что ускорил открытие отцовского наследства, не мог пользоваться общим уважением; впрочем, Роман был скорее слаб, чем порочен, и главную долю ответственности за его преступление общественное мнение возлагало на его жену Феофану, которая, будучи низкого происхождения, отличалась несвойственной женщинам отвагой и гнусностью своего нрава. Сыну Константина не были знакомы ни влечение к славе, ни желание общей пользы, которые служат настоящим источником наслаждений для монархов, и в то время, как два его брата, Никифор и Лев, одерживали победы над сарацинами, император проводил в неутомимой праздности те часы, которые он должен бы был посвящать своему народу. Утром он посещал цирк; в полдень он угощал Сенаторов; послеобеденные часы он проводил большей частью в sphoeristerium’e, или в месте, устроенном для игры в мяч, которое было единственным театром его побед; оттуда он переезжал на азиатский берег Боспора, занимался охотой, убивал четырех громадных кабанов и возвращался во дворец довольный понесенными в течение дня трудами. Физической силой и красотой он выделялся между своими сверстниками: он был высокого роста и держался прямо, как молодой кипарис; его лицо было красиво и румяно; у него были блестящие глаза, широкие плечи и длинный орлиный нос. Однако даже таких достоинств не было достаточно для того, чтобы упрочить привязанность Феофаны, и после четырехлетнего царствования она составила для своего мужа такой же губительный напиток, какой приготовила для его отца.
От своего брака с этой гнусной женщиной Роман имел двух сыновей, Василия II и Константина VIII, и двух дочерей, Феофану и Анну. Старшая из двух сестер была выдана замуж за западного императора Оттона II; младшая сделалась женой просветителя России, великого князя Владимира, а благодаря тому, что ее внучка была в супружестве за королем Франции Генрихом I, кровь Македонской династии и, быть может, кровь Аршакидов до сих пор течет в жилах Бурбонов. После смерти своего супруга императрица пожелала царствовать от имени своих сыновей, из которых старшему было пять лет, а младшему только два года; но она скоро поняла, как непрочен престол, у которого не было другой опоры, кроме женщины, которую нельзя было уважать, и двух детей, которых нельзя было бояться. Феофана стала искать вокруг себя покровителя и бросилась в объятия самого храброго из воинов; у нее было широкое сердце, но судя по уродливой наружности ее нового фаворита, можно с полной уверенностью полагать, что интерес был мотивом и оправданием этой любовной связи. Никифор Фока соединял, по общему мнению, двойное достоинство героя и святого. В качестве героя он обладал неподдельными и блестящими дарованиями; он происходил от предков, прославившихся своими воинскими подвигами, сам отличался и мужеством воина, и искусством военачальника на всех должностях и во всех провинциях и незадолго перед тем был увенчан лаврами за важное завоевание острова Крит. Его религия была более сомнительного свойства; его власяница, его посты, его благочестивый склад речи и его желание удалиться от мирской суеты служили приличной маской для его скрытого и опасного честолюбия. Однако он успел обворожить святого патриарха, влиянию которого он был обязан тем, что декрет Сената возложил на него безусловное и самостоятельное командование восточными армиями на все время малолетства молодых кесарисов. Лишь только он уверился в преданности начальников и солдат, он смело двинулся на Константинополь, сломил сопротивление своих врагов, публично сознался в своем тайном соглашении с императрицей и, не посягая на положение сыновей Феофаны, присвоил себе вместе с титулом Августа первенство ранга и все права верховной власти. Но на его бракосочетание с Феофаной не соглашался тот самый патриарх, который возложил на его голову корону; своим вторичным бракосочетанием он подвергал себя на целый год церковному покаянию; духовное родство считалось препятствием для совершения брачной церемонии, и пришлось прибегнуть к разным уловкам и к клятвопреступлению для того, чтобы успокоить встревоженную совесть духовенства и народа. Свою популярность император утратил под пурпуровой мантией: в свое шестилетнее царствование он навлек на себя ненависть и иностранцев, и своих подданных, и в нем ожили лицемерие и скупость первого Никифора. Что касается лицемерия, я никогда не буду его оправдывать или извинять; но я позволю себе заметить, что скупость есть тот отвратительный порок, в котором нередко винят с чрезмерной опрометчивостью и который порицают с чрезмерной строгостью. Когда дело идет о частном человеке, мы в большинстве случаев постановляем наш приговор, не позаботившись предварительно собрать точные сведения о его состоянии и о расходах; а со стороны того, кому вверено государственное казнохранилище, бережливость есть всегда добродетель, а увеличение налогов нередко бывает неизбежной необходимостью. Никифор выказал свое великодушие в том, какое он сделал употребление из доходов со своих наследственных имений, а государственные доходы он употреблял лишь на нужды государства; каждой весной император лично выступал в поход против сарацин, и каждый римлянин, мог рассчитать, как собранные с него налоги были израсходованы на триумфы, на завоевания и на охрану восточной границы.
В числе воинов, содействовавших возвышению Никифора и служивших под его знаменем, находился один знатный и храбрый армянин, заслуживший и получивший самые блестящие награды. Рост Иоанна Цимисхия был ниже среднего; но в этом маленьком теле, одаренном физической силой и красотой, таилась геройская душа. Он внушал зависть брату императора и вследствие того был низведен с должности командующего восточной армией на должность комита почт, а за то, что осмелился на это роптать, был наказан опалой и ссылкой. Но Цимисхий принадлежал к числу многочисленных любовников императрицы: по ее ходатайству ему позволили жить в Халкидоне, вблизи от столицы; он отблагодарил ее за это одолжение тем, что втайне приходил к ней во дворец на любовные свидания, и Феофана охотно согласилась на убийство невзрачного и скаредного мужа. Несколько смелых и вполне ей преданных заговорщиков спрятались в одном из самых секретных ее апартаментов; в темную зимнюю ночь Цимисхий сел со своими главными сообщниками в небольшую шлюпку, переправился через Боспор, высадился подле входа во дворец и без всякого шума взобрался по веревочной лестнице, которую ему бросили состоявшие при императрице женщины. Ни собственные подозрения, ни предостережения друзей, ни запоздалая помощь его брата Льва, ни укрепления, которыми он окружил себя внутри дворца, ничто не могло спасти Никифора от домашнего врага, который одним своим словом растворял все двери перед убийцами. Император, спавший на полу на медвежьей шкуре, пробудился при их шумном вторжении в его комнату, и перед его глазами засверкали тридцать кинжалов. Нет основания полагать, что Цимисхий омочил свои руки в крови своего государя; но он безжалостно наслаждался зрелищем своего мщения. Убийство замедлилось вследствие того, что императора подвергали оскорблениям и истязаниям; но лишь только народу показали из окна голову Никифора, смятение стихло и армянин был провозглашен восточным императором. В день его коронования неустрашимый патриарх остановил его у входа в Софийский собор, объявил ему, что на его совести лежат измена и убийство, и потребовал, чтобы в доказательство своего раскаяния он разлучился со
