– Все, все, братан! – примирительно пробормотал Мент. – Уже закрыл и молчит – без базара.
– Маладэць, бляд, – похвалил водила. – Смотры – вон пошел…
Толпа притихла и раздалась в стороны, образуя узкий коридор. По этому коридору шестеро гвардейцев Салаутдина вели к помосту двух человек. Когда они подошли поближе, я разглядел, что это женщина неопределенного возраста (лицо ее почти полностью закрывал низко повязанный черный платок) и молодой мужчина – практически юноша, едва вступивший в совершеннолетие.
И юноша и женщина были облачены в чистую, хорошо выглаженную одежду мрачных тонов – на голове у парня красовалась черная четырехугольная тюбетейка, чуть великоватая по размеру – она лезла ему на брови, и приговоренный (к чему?) ежесекундно поправлял свой строптивый головной убор скованными спереди руками.
– Чего они натворили-то? – болезненно поморщившись, поинтересовался Джо. – Угрохали кого?
– Син и мат, – хмуро пояснил водила, бросив через плечо неприязненный взгляд. – Атэц уехал – он ибалса мало-мало. Адын родстник паймаль…
В этот момент Руслан вернулся в салон, одновременно хлопцы Салаутдина начали пристегивать приговоренных наручниками к столбам – какие-то там у них скобы были для этой цели, то ли петли – не рассмотрел.
Конвоиры обращались с пленниками очень деликатно: не дергали, не толкали, зачем-то разомкнули наручники и пристегнули каждого за левую руку, на высоте метр с небольшим от помоста.
– Это чтобы молиться было удобнее, – пояснил Руслан, перехватив мой взгляд. – По шариату, нельзя отказывать в последней молитве – даже самому плохому мусульманину…
Возившийся с женщиной гвардеец сделал-таки неосторожное движение локтем – платок на голове приговоренной съехал на затылок, на миг открыв лицо.
– Господи, да она совсем еще девчонка! – невольно воскликнул Джо. – Ну какая же она ему мать?
Действительно, прикованной к столбу женщине никак нельзя было дать на вид более чем двадцать лет. Если брать в расчет то обстоятельство, что женщины гор не по годам быстро утрачивают обаяние молодости – из-за частых родов и каторжной работы, – пригожая дивчина, прикованная к столбу, никак не могла быть матерью парня, которому суждено было разделить с ней печальную участь.
– Ты им что сказал? – по-чеченски поинтересовался Руслан у водилы.
– Сказал, что мат и сын… что трахались, – водила боязливо покосился на хозяина. – Что – разве не правильно сказал? Так ведь и есть…
– Много говоришь, мальчик, – беззлобно констатировал Руслан и пояснил нам:
– У одного уважаемого сельчанина умерла жена – при родах. Он взял в дом другую жену – вот эту, – Руслан потыкал пальцем в сторону помоста. – Она, как видите, совсем молодая… – Наш пленитель на пару секунд смутился и пожал плечами. – Ну, сын у него – как раз ее возраста: вон он, – опять тычок пальцем в сторону помоста. – Отец часто в разъездах… гхм-кхм… Короче, они того… ну, трахались маленько… А это нехорошо: по шариату не положено. Она же ему как мать. В общем, нельзя так… гхм – кхм… Ну, родственники их засекли и сдали шариате кому суду… Вот.
– А что ж отец? – неожиданно прорезался невозмутимый обычно Лось. – Отец – что?
– Что «что»? – не понял Руслан. – Вон отец – жив-здоров, – он показал пальцем вправо: там, посреди толпы, но все же как будто в каком-то выделенном пространстве, стоял высокий бородатый мужик с автоматом, облаченный в камуфляж, по-видимому, один из командиров Салаутдина. Мужик хмурился и безотрывно смотрел в сторону помоста. Люди, похоже, старались держаться от него подальше, как от прокаженного.
– Не, ты не понял, – Лось напрягся лицом из-за необходимости говорить так много. – Отец что: не стал отмазывать своего сына и жену перед этим вашим… ну, перед судом?
– А, вон ты про что! – Руслан криво ухмыльнулся. – Ну, вам это трудно понять… «Отмазывать»!!! Хм… Я вас для этого сюда и привез, чтобы посмотрели, какие у нас строгие порядки и высокая чистота нравов. Именно поэтому наш народ непобедим! – Руслан патетически вздернул бровь и важно скрестил руки на груди. – Именно поэтому мы победили Россию в тяжелейшей кровопролитной войне… – И, как нечто само собой разумеющееся, добавил:
– Отец сам и настоял, чтобы это дело вершил шариатский суд. Его, кстати, родственники сначала уговаривали, чтобы все это по-тихому обстряпать, в семейном кругу. Но он предпочел вытерпеть всенародный позор, как видите, но сделать все по нашим древним законам. И поступил совершенно правильно… – Последняя фраза прозвучала не совсем уверенно: дрогнул голос у Руслана, прозвучала в его тоне какая-то досадливая нотка.
– Так что – расстреляют их? – настырно повторился Джо. – За такую фуйню?
– Ну я же сказал – не расстреляют! – раздраженно воскликнул Руслан. – За такие штуки не расстреливают – не положено. Смотрите, сами все увидите.
В это время на помост шаркающей походкой поднялся местный мулла – Хафизатдин. Я его в прошлом году имел счастье мельком наблюдать в лагере Абдуллы Бекаева в процессе какого-то торжественного богослужения по случаю ратных успехов тутошнего отряда: небольшого росточка благообразный старец с солидной седой бородой, в здоровенной чалме и каком-то невообразимом черном балахоне. За год он не изменился – только, пожалуй, чуть располнел от благополучного жития.
Завидев муллу, Руслан проворно выбрался из машины, буркнув водиле: «Пошли!» – а нам показал кулак и посоветовал:
– Пока молитва будет – сидите тут как мыши. Если что – пристрелю!
Водила тоже покинул салон, не забыв выдернуть торчавший меж сидушек автомат и забросить его за спину. Мы остались без присмотра.
– Ну вот, можно и на рывок, – деланно улыбнулся Мент и кивнул на приборную панель. – Ключики-то – вот они! Раз! И погнали…
– Ага, и впятером будем рулить, – оборвал я соратника, так некстати взявшегося каламбурить в преддверии чего-то мерзкого. – Сиди уж лучше и помалкивай – посмотрим, чего они тут…
Мулла что-то говорил осужденным, прикасаясь пальцами к их опущенным лицам и изредка всплескивая руками, как коршун крыльями. Затем он встал боком к стенке, воздел ладони к небу и начал нараспев читать молитву – толпа вторила ему нестройным хором. Приговоренные тоже молились, отрешенно глядя перед собой и невысоко вздымая руки, – наручники ограничивали движения.
Не успели еще отзвучать последние слова молитвы, как мулла проворно спустился с помоста и юркнул в толпу, растворившись в плотной массе тел. Кто-то грозно крикнул, будто команду подал. Толпа в едином порыве подалась вперед, затем схлынула. Я еще раньше заметил большую кучу разнокалиберных булыжников, наваленную неподалеку от помоста, но не обратил на нее особого внимания, только мельком отметил, что, наверное, самосвал разгрузился для каких-то хозяйственных нужд…
Сейчас, когда толпа отхлынула назад, куча заметно поубавилась. Зато у многих сельчан в руках оказались камни.
– Не понял, они что ж… – растерянно бормотнул Джо.
– Они то самое, – глухо процедил сквозь зубы Братский. – Смотри и запоминай, с кем дело имеешь…
Где-то неподалеку от помоста опять раздался грозный окрик-команда. Толпа на секунду притихла, затем вдруг заколыхалась, заплескалась, как вода в корыте, которое раскачивает малолетний шалопай. Шум голосов начал нарастать, явственно провоцируемый кем-то изнутри, из плотного скопления людей. Раздались несколько поощрительных криков, один за другим, как будто кто-то хотел задать определенный темп. Эти крики подхватили еще несколько мощных глоток, затем еще, еще… Вскоре вся толпа на площади, зараженная неведомым искусным провокатором, бесновалась в пароксизме невостребованной жажды справедливой кары за попрание устоев, за нарушение… да нет, уже было совершенно без разницы – за что, лишь бы найти выход сконцентрированной над колыхающимся морем голов энергии ненависти.
– А-а-а-а-а-аррррр!!! – дико заверещал кто-то тонким фальцетом, перекрывшим на секунду общий рев, – и как будто лавина прорвалась от этого нечеловеческого крика. На прикованных у стены обрушился смертоносный каменный град. Толпа орала что-то неразборчивое, заходясь в едином порыве ненависти и злобы, ритмично двигаясь: к куче – обратно, на пару шагов всего, – снова к куче… Тела приговоренных жутко дергались от ударов. Парень свалился быстро – кто-то метко угодил в голову, положив конец
