просил меня в Париже.
- Но вчера ночью... Ведь мне не показалось, верно? И я слышал какие-то разговоры, что в вагоне третьего класса пропал человек.
Он не закончил мысль, но вампирша согласно кивнула, все еще не поднимая на него взгляда. Разговор выходил ужасно неловким и никак не хотел строиться. Но как еще говорить про убийства, Артур не представлял, а Мицци то ли разделяла серьезность момента, то ли пыталась подстроиться под его восприятие. Но вопрос так и не был задан, а ответ не был получен.
- Я постараюсь, - вновь сказала она после некоторой паузы. - Я не могу обещать, но я постараюсь. Просто это действительно очень сложно. Но ведь по-другому не может быть?
Артур вновь отчетливо услышал это непроизнесенное 'мы'. 'Ведь по-другому у нас не получится?' - хотела спросить девушка, но так и не смогла. 'Ни по-другому, ни как-либо еще, дорогая Мицци, и ты это прекрасно знаешь'. Юноша осторожно прижал вампиршу к себе и обнял: ту, о которой он только и мечтал последнее время, которую боялся, и которая теперь принадлежала только ему. Ее волосы, ранее расплавленным золотом мерцающие среди огней ночного Парижа, смешно щекотали нос и были мягкими на ощупь. И - если уж быть совсем романтичным - можно было попытаться представить, как ее сердце бьется в унисон с его.
Впрочем, неважно, длилась ли их идиллия несколько секунд или десятки минут, но ее разрушили пассажиры с чемоданами, стремящиеся к выходу из вагона. Поезд прибыл на вокзал Термини, чье строительство завершилось совсем недавно, но который уже по доброй итальянской традиции был полон людьми, как встречающими и провожающими, так и торговцами всех мастей, и попрошайками, и затерявшимися среди них карманными воришками... Носильщики уже поджидали, и, когда двери в вагон первого класса открылись, принялись наперебой предлагать свой услуги. Дешевле, конечно, во всей Италии было и не сыскать.
'...Рим производит впечатление двоякое. Он прекрасен, грандиозен, Город из Городов, его величие невозможно постичь, но в то же время память о Древнем Риме и Ренессансе погребена под ветхими стенами и грязью, и, чтобы добраться, до древних жемчужин, надо потратить немало времени и сил.
Но не буду тебя пугать - это лишь первое впечатление от города. Стоит пройти чуть дальше, заглянуть в пустые дворы огромных, некогда богатых домов, остаться одному в маленькой церкви, видевшей в свои лучшие годы всю роскошь Рима, оказаться рядом с развалинами древнего Форума, более полутора тысяч лет пролежавшими под землей, и вся эта поверхностная суета перестает замечаться. Пусть сейчас Рим - лишь бледный призрак себя самого, сначала погибшего от рук варваров, а затем - еще раз - после падения Священной империи, все равно он остается тем городом, о котором мы читали в детстве, рассматривали картинки и мечтали увидеть хоть одним глазком.
Здесь может надоесть в первый же день, но и года не хватит, чтобы познать и понять этот город целиком. Каждый раз, стоит лишь пробраться через грязную площадь у Пантеона или у Санта-Марии- Маджоре, где толкаются бездельники всех мастей и торгаши, жаждущие всучить свой ненужный товар случайному прохожему, оказываешься на тихой улочке между холодными стенами старых домов, где царит тишина и покой - и так уже на протяжении веков, неизменно, нетленно...'
На конверте Артур привычно написал адрес: Роуздэйл, Суффолк, Англия. И, немного задумавшись, в левом углу вывел '... Рим, Италия'. Это было первое и последнее письмо, написанное сестре из Вечного Города. Прежде чем заклеить конверт, он скептически пробежал глазами несколько исписанных листов. Вроде бы все как надо. Особое внимание, конечно же, он уделил музеям. В первую очередь - Ватиканскому, куда уже давно съезжаются туристы и ценители искусства со всей Европы.
Артур чувствовал, что письмо это сильно отличалось от тех, что он писал сестре раньше из Парижа. Тогда все было намного проще: можно было писать правду. Сейчас же приходилось думать над каждой фразой, словно любым неосторожным словом Артур мог выдать себя и Мицци заодно. Поэтому-то он ничего и не рассказывал о себе, отделавшись фразой, что с ним все в порядке. Зато в красках расписал римские церкви, музеи, виллы и парки, частично пересказав путеводитель - этого должно было хватить. Он давно уже не писал на родину - с конца апреля или, по его собственным ощущениям, с прошлой жизни.
Пропасть, разделяющая его теперешнего и того жизнерадостного юношу, которым он приехал в Париж, была огромной. Ему казалось, что изменение это было лишь внутренним, но и из зеркала на него теперь смотрел совсем другой человек. Ну хорошо, допустим, что это было художественным преувеличением - Артур в зеркале оставался все тем же Артуром, только словно постаревшим на десяток лет, с залегшими под глазами синяками и тревожным взглядом, которого раньше он у себя не замечал. Окружение тоже изменилось, но, погрузившись в себя, Артур уже не восторгался красотами, которые, словно драгоценная шкатулка, прятал Рим.
...Артур приехал в Париж, когда весна только начиналась. Она уже чувствовалась в свежих порывах ветра и робких солнечных лучах, но земля была еще серой и холодной после зимы, деревья стояли голыми и одинокими без нежной весенней зелени. И все равно он жадно вдыхал парижский воздух и не мог надышаться. Он готов был днями бродить по широким проспектам и уютным улицам, улыбаться очаровательным парижанкам, дышать, смотреть, чувствовать. Иногда он возвращался в свой тесный номер лишь к рассвету, иногда не возвращался вовсе. Каждый новый уголок города был для него открытием, каждая картина или скульптура, до этого виденная лишь в книге, заставляла сердце биться быстрее от восторга. Он сам себе тогда казался совсем глупым, но эта была приятная, легкая глупость, которую не хотелось прекращать.
Здесь в Риме он был уже не один и жил не в маленьком отельном номере где-нибудь около вокзала, а снимал квартиру в одном из тех огромных домов, что стояли покинутыми в самом центре города, словно призраки былой роскоши. Окна выходили на пьяццу Навона, которую называли самой красивой площадью в Риме. Но фасад дома был совсем не примечательным, скорее тусклым и облезлым, а где-то там, в лабиринтах многочисленных коридоров, жил хозяин дома, которого Артур видел лишь однажды; о других жильцах он и не слышал. Прислуги также почти не было видно - в таком дворце легко было затеряться.
- Это чудесное место! - воскликнула Мицци. - Здесь никто не будет нам мешать.
Ее каблучки звонко процокали по внутреннему двору, где плитка была настолько старой, что частично успела порасти сорняками, а частично отсутствовала вовсе.
- Ты ведь тоже этого хочешь, правда?
- Конечно! - ее бездонным глазам невозможно было противиться и ответить 'нет'.
Они жили здесь вдвоем, вдали от всего мира, спрятавшись в старых стенах особняка, скучающего в тишине.
