Чекисты. Книга вторая

— Этой дорогой идите в лес. Я вас нагоню…

Есть такие места в Черном лесу, где теперь даже днем очень страшно и неуютно путнику. Переплелись где-то вверху кроны буков и берестов, сплошь закрывая небо. Ни один луч солнца не проникает в такие места даже в самый светлый день, валуны и скалы всегда здесь влажные, папоротники достигают невиданных размеров, и в сырой этой глухомани даже грибы не растут, лишь длинноногие поганки да синеватые, ядовитые их родственники, называемые “слезами сатаны”, выползают кое-где из-под обомшелых пней. В озерках, затянутых тиной, не живет ни одна рыба, разве только комары бегают в разводьях да уродливые тритоны ползают о дну. Еще неуютнее в таких урочищах ночью, когда все окутано непроницаемой темнотой и сыростью, и даже ни одной мерцающей звезды не увидеть снизу.

…Уже долго в одном из таких влажных оврагов Черного леса у догорающего костра лежали Кучма и Кравчук. Каждому из них хотелось спать, но, боясь пропустить приход тех, за кем пошла Паранька, оба старались превозмочь дремоту. Кравчук, позевывая, сказал:

— Скоро светать станет. Люди в поле выйдут, а их все нет…

— А может, заплуталась в лесу Паранька? — сказал Дмитро. — Мне уже и кушать захотелось. Берите сало, друже Дыр. То добре сало. Заграничное…

— Заграничное… Из Ворохты! — пошутил Кравчук, принимая от своего спутника кусок сала и горбушку хлеба.

— Тише! — шепнул Дмитро.

Запел неподалеку, защелкал на опушке леса соловей. Оба слушают эти далекие и звонкие соловьиные трели, долетающие даже в этот овраг, и Дмитро мечтательно протянул:

— Как поет! Давно уже не слышал нашего соловейка! Тут, на родине, и соловьи поют, как нигде на свете!..

Кравчук ничего не сказал в ответ, хотя полностью был с ним согласен. До того как его взяли на оперативную работу, Кравчук служил на границе. И не одну ночь с наступлением тепла до той поры, пока ячмень завязывал колос, лежа в дозоре, либо проверяя посты, наслаждался он в тишине соловьиным пением. И всякий раз звучало оно по-новому, но всегда успокаивая.

…Оборвалось соловьиное пение, где-то хрустнул валежник, послышались шаги. Оба путника схватили автоматы и отползли в сторону, в тень.

Издали, подражая крику совы, кто-то подал троекратный сигнал. Дмитро трижды гулко ударил в ладони, и это разнеслось по сырому лесу. В отблесках догорающего костра появилась Паранька в сапогах и стеганой телогрейке и с ней боевики Хмары — Джура, Реброруб и Смок. Автоматы у них были наготове. Двое остановились, а Смок подошел к прибывшим.

— Сдавайте оружие, — потребовал Смок. — Такой порядок. Ну, прошу, пойдем с нами…

Неожиданнее знакомство

В тот вечер, когда на пороге ее хаты появился давно ожидаемый курьер из-за кордона, Паранька чувствовала себя очень плохо. Все сильнее побаливало в правом боку, целый день она ничего не ела, ее тошнило. Такие боли, но только послабее, бывали раньше, но учительница не придавала им особого значения. Почти силой приведенная националистами к присяге в хате, переданной ей сельсоветом после отъезда в Польшу ее бывшего хозяина, Паранька вынуждена была выполнять поручения завербовавшего ее в подпольную сеть Хмары, потому что понимала: любое ослушание грозит смертью. Другое дело — если был бы рядом здесь ее жених Богдан Катамай. Но он в Советской Армии.

И дальняя дорога к бандитскому маяку, и связанные с нею волнения ускорили течение болезни. И к утру, постанывая, держась за живот, Паранька поплелась с гор в Яремче…

…Закончив осмотр новой пациентки, сразу удивившей Тоню своей красотой, Маштакова сказала решительно:

— На операцию! И немедленно! Иначе я ни за что не ручаюсь…

— Що у мени? — спросила Паранька, устремив на врача красивые глаза.

Прикрывая простыней обнаженные и загорелые длинные ноги Параньки и ее девичий тугой живот, Тоня сказала строго:

— Гнойный аппендицит!..

— Тогда режьте, — простонала Паранька.

И когда Тоня делала скальпелем первый надрез по вымазанной йодом девичьей коже, и когда она смело отсекала набухший, готовый вот-вот лопнуть багровый отросток, то и подумать не могла, что именно эта случайная и такая красивая ее пациентка значительно раньше, чем майор Загоруйко и его коллеги, могла бы дать ей самую верную нить к поискам пропавшего Березняка.

Курьеры прибыли

Смок, Реброруб и Джура только подошли к горному поточку, а в лагере Хмары уже пронеслась весть о прибытии курьеров из-за кардона. Проникла эта весть в бункеры и оттуда на маленькую полянку, окружив ее, повыползали бандиты. Сам Хмара поджидал курьеров на своем излюбленном месте — на пне старого бука.

…Подведя курьеров к столику Хмары, боевики сняли с их глаз повязки. Кравчук и Кучма жмурились от солнца. Задевая кроны буков, оно скатывалось на запад. Зато Хмаре, сидящему спиной к солнцу, очень удобно разглядывать лица прибывших. Особое внимание его привлек Кучма. Он долго разглядывал Дмитро, а потом спросил:

— Где я мог видеть вас, друже?

В свою очередь, немного осмотревшись и привыкнув к солнечному свету, Кучма, рассмотрев бандитского вожака, с удивлением воскликнул:

— Боже ж мой, неужели друже Гамалия?

— Был когда-то Гамалия, а теперь Хмарой стал, — сказал проводник. — А твое псевдо?

— Выдра! Я же из Ямного, а вы — из Микуличина. Рядом. Я был в вашей сотне, когда она начала отход на Запад. Вы остались в крае, а мы подались в Баварию. И, помните, вы еще на прощание речь держали перед нашей сотней на лугу, возле той речечки, что под Замчиском течет?

— Было такое! — протянул Хмара. — Я тебя сейчас хорошо припомнил. Земляки! — И, внимательно посмотрев на Дыра, спросил: — А вы откуда, тоже со Львовщины?

— Нет, я из Санока, — спокойно ответил Кравчук.

Не один седой волос прибавила Кравчуку эта первая встреча с неуловимым и грозным бандитским вожаком, который доселе сумел остаться целым и невредимым, обманывая самых опытных чекистов, в то время как многие другие его коллеги уже давно сложили головы в урочище Черного леса.

Хмара пристально рассматривал Кравчука и, помедлив, спросил:

— Вместе из Мюнхена?

— Одним самолетом.

Охранник Джура, приблизившись к столику, сказал:

— Докладываю послушно: боевик Стреляный прибыл с выполнения задания. Ждет вашего приказа.

Стреляный издали разглядывал прибывших курьеров. Как и все остальные, он был несказанно рад их приходу. Ведь столько времени пробыли они без связи.

— …Пусть отдыхает Стреляный, — распорядился Хмара. — После вечерней молитвы я с ним поговорю. Почта с вами?

— Мы не рискнули сразу нести ее сюда, — доложил Выдра. — Она в тайнике.

— Тогда так, — приказывает Хмара, — помойтесь, покушайте, а когда отдохнете — за почтой. Тайник далеко?

— Верст четырнадцать, — доложил Кравчук.

Отсалютовав Хмаре, они направились к охранникам, которые выстраивались на вечернюю молитву на берегу быстрого потока.

— Бывают же встречи, — стараясь держаться как можно более непринужденно, сказал Кучма, видя что с ним поравнялись Смок и Реброруб. — Когда в Мюнхене нам говорили про атамана Черного леса, славного Хмару, разве мог я предположить, что он и мой бывший сотник Гамалия — одно и то же лицо?

— А к тому же вы земляки, — заметил Кравчук, радуясь такому совпадению.

И разве мог предполагать Кравчук в эту минуту, что его очень пристально разглядывает из-за кустов