перерыве, потягивая с «Битлз» пиво.
– Опять аккомпанировать?! – возмутился Джон. – Почему бы вам не записать нас самих?
– Поете вы хреново, – объяснил Берт.
– Да?! – обиделся Джон. – А чего же к нам так народ ломится?
– Всем нравится, как вы кривляетесь, вот они и ломятся. А на пластинке этого не видно.
– Да?! – точно с той же интонацией, что и Джон, воскликнул Стюарт. – Может, вам и как мы играем не нравится?
– Как ты – точно не нравится, – заявил Берт. – Мне у тебя только очки нравятся.
– Ну и все тогда, – окончательно обиделся Стюарт. – Я записываться не буду!
Слишком часто в последнее время ему тыкали его слабой техникой. Действительно, если бы не уговоры Джона и не желание встретиться с Астрид, он бы и в Германию не поехал.
– Пожалуйста, – пожал плечами Берт. – Не хотите, не надо. Мало ли в Гамбурге музыкантов? А я, между прочим, плачу неплохо…
– Хотим-хотим, – вмешался Пол и обернулся к Джону. – Если мы решили прославиться, от таких предложений не отказываются.
– Я записываться не буду, – твердо повторил Стюарт.
Когда они играли в ливерпульской «Каверне», Стюарт, серьезно относившийся к своим успехам в живописи, несколько раз по тем или иным причинам отпрашивался у Джона, и на басе, переставив струны под левую руку, его подменял Пол. Звучали «Битлз» тогда даже лучше.
– Стью, – как бы оправдываясь, обернулся к нему Пол, – если ты не против, я за тебя сыграю?..
Стюарт с деланным равнодушием пожал плечами и посмотрел на Джона. Но тот отвел взгляд. Его гнев уже остыл. А искушение увидеть свое имя на конверте настоящей пластинки, пластинки с большим тиражом, было очень велико.
– По рукам? – спросил Берт и протянул ладонь.
– По рукам, – вздохнул Джон, чувствуя, что совершает маленькое предательство. После рукопожатия он обернулся к Стюарту:
– Не обижайся…
– Да ладно, чего там, – махнул рукой тот. – Все нормально. Хочешь совет?
– Ну?
– Пусть на записи стучит Ринго. Как в тот раз… – Стюарт не заметил, что сзади к ним подошел Пит.
– С чего это вдруг?! – возмутился тот. – Если ты сам играть не хочешь, не решай за других!
– Ладно, проехали, – поморщился Стюарт.
– Почему это проехали?! Я уже давно заметил, что ты под меня копаешь!
– Перестань, Пит, – вмешался Пол.
– Что перестань?! Носитесь со своим Стюартом, как с писанной торбой, а я как будто и не с вами играю.
– Мне кажется, ты сам держишься отдельно… – начал Пол, но Пит его перебил:
– Не знаю, что тебе кажется! Не надо решать за меня! – И в который уже раз повторил свою присказку: – Каждый делает то, что хочет!
Впервые Пол подумал о том, что они оба – Пит, и Стью – чужие для остальных. Пит был симпатичнее ему. Его желания были понятны, как и сам Пол, он любил комфорт, красивую одежду и девочек. А Стюарт чертовски умен… Но для них обоих музыка была только средством. Для остальных же она была сутью.
До сих пор молчавший Джордж, заметил:
– Если мы будем работать в том же режиме, мы или свихнемся, или начнем грызть друг другу глотки.
Действительно, ежедневная восьмичасовая игра делала их раздражительными и агрессивными. Спасали наркотики.
Вскоре Пол припомнил брошенную Джорджем фразу при совсем других обстоятельствах. Как-то, проснувшись среди ночи, он, в сочившемся через окно лунном свете увидел Джорджа, в одних трусах стоящего на карачках перед кроватью Джона. Он что-то тихонько бормотал, и Пол подумал, не рехнулся ли тот окончательно на религиозной почве или от передозировки транквилизаторов.
Пол прислушался.
– …Мне тоже иногда бывает одиноко, – говорил Джордж. – Но я знал, что может спасти нас от депрессии. Маленький кусочек сыра. И я не ошибся. Наша жизнь снова имеет смысл…
Пол перепугался окончательно, тихонько повернулся носом к стенке и постарался заснуть.
Весь следующий день он с нездоровым интересом приглядывался к Джорджу, но тот вел себя, как нормальный.
На самом деле Джордж не сошел с ума. Просто он обнаружил в их квартире еще одного жильца. Это была мышь. Она жила в норе с выходом под кроватью Джона.
Джордж был склонен дружески относиться к любой твари Божьей. Почему-то уверенный, что имеет дело с представителем сильного пола, он окрестил мыша Марком и, подкармливая его по ночам, вел с ним житейские, а порой и теологические беседы.
Их квартира в портовом районе Гамбурга превратилась в натуральный клуб. Реже остальных тут бывали Пит и Стью. Пит ночевал то у одной, то у другой подружки, а Стюарт практически жил у Астрид.
Зато подруга Пола – «головокружительная Лиззи» – постоянно торчала здесь. «Прописался» тут и Клаус Воорман, сдружившийся с Джоном и как бы заменявший ему Стью. Ринго Старр, теперь – лучший друг Джорджа, иногда даже оставался у них ночевать.
Вот и сегодня вечером они сидели именно в таком составе.
В огромной кастрюле Лиззи сварила глинтвейн – из дешевого вина и дешевых яблок, и все потягивали горячий и терпкий, отдающий корицей напиток.
– Я предлагать сегодня играть в правда, – заявила вдруг Лиззи, сидевшая с Полом на диване.
– В правду? – не понял Пол, неловко обнимая ее одной рукой. – А мы что, разве врем все время?
– Пол, ты быть глупей, чем мне, – улыбнулась Лиззи. – Самый главный правда. Самый-самый! Подождите! – вскочила она. – Сейчас!
Она сбегала на кухню и принесла оттуда подсвечник со свечей. (В Гамбурге нередко случались перебои с электричеством.) Она поставила свечу на пол посередине комнаты, зажгла ее, потушила свет и снова примостилась возле Пола.
– Теперь – говорить правду, – сказала она. – Что любим, что хотим. – И она сказала что-то еще, по- немецки, Клаусу.
– Иммер берайт[35], – отозвался тот и, поднявшись со стула, вышел в центр комнаты.
Новый обряд рождался на ходу. Клаус встал перед свечой на колени. Английским он владел сносно.
– Я, Клаус Воорман, студент Гамбургской академии художеств, говорю свою правду. Мой отец был солдатом. Он был хорошим солдатом. Так мне рассказывали, сам я его никогда не видел. Его убили русские в сорок четвертом, когда мне было только шесть месяцев.
А я не хочу быть солдатом. Я хочу рисовать картины о любви. Только о любви. Я хочу, чтобы войны больше никогда не было. Я хочу рисовать обложки для пластинок с песнями, и эти песни должны быть о любви. Вот так. Можете считать меня идиотом.
Он поднялся и вернулся на свое место. Пламя свечи колыхнулось, тени людей и предметов заплясали на стене. Полу казалось, что все происходящее сейчас – очень значимо, что оно имеет какой-то второй, не видный сразу, смысл. Тепло от горячего хмельного напитка внутри, и от желанного тела Лиззи, снаружи, делало окружающее ясным и звонким.
Неловкое молчание прервал Джон:
– Когда-нибудь я попрошу тебя оформить нашу пластинку, – сказал он. – Это будет очень хорошая пластинка.
– Теперь ты, Джон, – предложила Лиззи.
Джон съехал с кровати на пол и, нарушая возникшую атмосферу благоговения, подполз к свече на
