'Локтев сразу же поразил меня оригинальной техникой игры, - вспоминает Царев. - Он не сильно разбрасывался по клавиатуре, преимущественно занимаясь 'опеванием' одной ноты'.
Пиком инструментального сотрудничества трио Шумов-Царев-Локтев в области аранжировок стала запись 'Сердцееда' - одного из главных боевиков 'Центра' того времени. Этот написанный в ля-миноре психоделический свинг исполнялся на выступлениях 'Центра' под сопровождение живых барабанов, и если звукооператоры за пультом не были вдрызг пьяными, в зал обрушивался смерч страшной силы.
При записи студийного варианта 'Сердцееда' Шумов включил на ритм-боксе какой-то классический танцевальный ритм, Локтев с Царевым переглянулись, и... через пять минут шедевр был готов. Не изнасилованный каждодневным вокальным тренингом голос Шумова добавлял в наглухо закодированный текст песни элемент нарочитого сюрреализма: 'Он просвечивает инфралучами каждый миллиметр пространства / Под его окном / Он вылезает по пояс из форточки - чтобы лучше видеть вокруг / Под его окном / Он пишет на радио о всех проведенных им наблюдениях / Под его окном...'
'Как и многие мои песни, 'Сердцеед' написан совершенно бессознательно, - признается Шумов. - Я не слишком заботился о содержании - разве что компоновал слова так, чтобы они подходили друг к другу по ассоциациям'.
Спустя добрый десяток лет Шумов записал римейк 'Сердцееда', сделав эту композицию еще более динамичной и добавив в конце несколько новых куплетов. Показательно, что 'Сердцеед' был чуть ли не единственным номером на 'Чтении в транспорте', в котором развивались рок-н-ролльные традиции 'Стюардесс' и предвосхищалась эстетика следующего альбома 'Тяга к технике'. Остальные песни относились к рок-стилистике чисто номинально, продолжая музыкальные прогулки Шумова по странам и континентам.
На композиции 'Чтение в транспорте' Шумов впервые применил новый вид стихосложения, впоследствии названный критиками 'конкретной поэзией'. Через несколько лет тексты подобного рода, представлявшие собой бесстрастную фиксацию каких-нибудь бытовых сцен, стали фирменным знаком Шумова. Достаточно вспомнить его 'Флору и фауну' (с перечислением названий животных и растений в манере 'напевного говорения'), а также альбомы 'Русские в своей компании' и 'Очищение'.
'У меня было два стиля, исходя из которых я сочинял тексты, - говорит Шумов. - Один из них - черная романтика, написанная под влиянием Гумилева, Головина и французских поэтов-импрессионистов. В то же время у меня была натуральная современная поэзия - типа 'Алексеев' и 'Чтение в транспорте', написанная совершенно самостоятельно'.
'Мы с Шумовым подолгу беседовали о том, чтобы попробовать делать тексты без эмоционального или сюжетного акцента, - вспоминает поэт Евгений Головин. - Не критикуя ситуацию, не восторгаясь ею и не отрицая ее. Безусловно, все это могло вызвать у слушателя недоумение. Но если создать таких песен около десяти, человек постепенно начинает входить в совершенно абстрактную объективную реальность. На мой взгляд, все 'Чтение в транспорте' надо было сделать именно таким'.
Еще один пик этого альбома - декадентско-романтическая композиция 'Багровое сердце' - явился плодом творчества целой бригады поэтов и музыкантов. Стихи представляли собой текстовой монтаж четверостиший Шумова, Головина и Николая Гумилева, а мелодия - коллаж музыкальных идей Локтева и Шумова. К примеру, вступление к 'Багровому сердцу' первоначально выглядело как хитообразный мотивчик, бойко исполнявшийся Локтевым на 'Кассиотоне' в ритме диско. Шумов дописал к этой увертюре основную мелодическую линию в виде традиционного блюза, а мелодию Локтева начал исполнять раза в два медленнее.
Еще две композиции являлись измененными до неузнаваемости кавер-версиями песен знаменитого тенора тридцатых годов Петра Лещенко. 'Барселона' в интерпретации 'Центра' без лишних комплексов превратилась в модернизированный вариант танго, а 'Эх, Андрюша' - в так называемый спринг-фокстрот - один из любимых ритмов Лещенко. В этих песнях (чудом сохранившихся в фонотеке Евгения Головина на швейцарских пластинках) Шумов заменил все минорные аккорды на мажорные, сотворив из нэпманско- ресторанной классики с блатными аккордами шикарную стилизацию под Чака Берри.
Позднее, чтобы достигать при обработке 'чужих' песен результата, прямо противоположного оригиналу, Шумов неоднократно пользовался приемом замены минора на мажор, и наоборот. В частности, на альбоме 'Любимые песни' в кавер-версии тухмановской 'Как прекрасен этот мир' он заменил мажорные аккорды на минорные, сотворив из этой девственно наивной и трогательной лирики мрачнейший утяжеленный ритм-энд-блюз, который периодически исполнялся на концертах в течение последующих десяти лет.
Написанная Шумовым композиция 'Щеголь' была принесена им в студию в акустическом варианте. На альбоме этот темно-романтический номер со слегка потусторонним текстом и трудноуловимым сюжетом исполнял Локтев. Ближе к концу сессии, когда работа над 'Щеголем' была в самом разгаре, в студии появились остальные музыканты 'Центра': Виноградов, Саркисов и Шнитке, которые стали свидетелями создания канонической аранжировки этого номера. Здесь своим композиторским дарованием блеснул Царев.
'Творческий потенциал Царева был достаточно высок, и степень его участия на этом альбоме сложно переоценить, - считает Виноградов. - На 'Щеголе' он придумал всего три ноты, но стукнул их на органе таким образом, что это получилось просто гениально'.
Царев стал также соавтором финальной композиции 'Вспышка'. Еще в армии он написал небольшую клавесинную пьеску. Шумов придумал к ней сюжет, обыгрывающий в духе Хармса неуставные армейские отношения, занятия по гражданской обороне и атмосферу внутри семьи с явно выраженным патриархальным укладом. В итоге миниатюра выглядела следующим образом. Под нежнейшую мелодию клавесина, стилизованную под григорианские хоралы, Шумов надрывно орал: 'Иванова! Вспышка слева! Вспышка справа!' Присутствовавшая на записи жена Царева реальная Галя Иванова отвечала голосом забитой и бесправной женщины Востока: 'Есть!' Затем на пленке раздавалось некое подобие взрыва, знаменовавшее собой то ли завершение альбома, то ли конец какой-то части земного ландшафта.
Прием подключения к миниатюрам женских голосов Шумову определенно понравился. В 'Чтении в транспорте' в подобном ключе были записаны еще две миниатюрки с участием все той же Ивановой - 'Меня никто не любит' и 'Воспитание'. А на альбоме 'Тяга к технике' Шумов пригласил на запись соседку по подъезду, которая наговорила несколько реплик легко узнаваемым тоном возмущенной студентки- отличницы, не желающей знакомиться на улице с молодыми и настойчивыми нахалами.
'В группе 'Центр' участвовали люди, которые в жизни не думали, что будут заниматься чем-то подобным, - говорит Шумов. - Наверное, у меня есть талант мотиватора. И если я вижу у человека потенциал, я всегда готов помочь ему стартовать'.
После того, как альбом был записан, музыканты приобрели в Первомайском универмаге новую пленку BASF, на которую из отдельных треков был сброшен весь материал протяженностью менее тридцати минут. Запись осуществлялась на магнитофоны Akai, и отчасти поэтому ее качество получилось весьма высоким. Коммуникабельный Царев, не будучи в быту таким затворником, как Шумов, отнес копию 'Чтения в транспорте' (вместе с альбомом 'Метро') сразу нескольким московским дистрибьюторам. Возможно, именно поэтому данная работа 'Центра' получила (в отличие от многих других) определенный резонанс.
'Чтение в транспорте' оказался последним альбомом, на котором с 'Центром' сотрудничал клавишник Алексей Локтев. Он все сильнее увлекался галлюциногенами и в конце концов отошел от активных занятий музыкой.
'Ситуация с Локтевым - печальный пример того, как жар-птица может с легкостью разбросать перья из своего хвоста, если не будет о нем заботиться, - считает Валерий Виноградов. - У Локтева была убедительная 'инструментальная состоятельность', и он всегда тонко чувствовал стиль. По нынешним временам его формула кажется простой, но тогда она вызывала удивление'.
Шумов не очень охотно соглашается с тем, что для 'Центра' уход Локтева был невосполнимой потерей. Позднее с группой сотрудничали многие известные клавишники (Игорь Лень, Иван Соколовский и др.), но никто так и не смог реанимировать трепетного звучания локтевского электрооргана. Чувствуя, что 'ландшафт уходит', Шумов попытался переложить часть клавишных партий Локтева (в частности, в 'Багровом сердце') на гитару Виноградова, но даже эта мера не принесла желаемого результата. В итоге
