пустыню, в Аризону.
Троица отправилась на восток в полуразвалившейся красной “Chevy” Фила с откидным верхом, не имевшей ни первой, ни последней передачи. Когда они ехали через Хаутон, сразу за Лос -Анджелесом, Джим резко затормозил машину, выскочил, подбежал к какой-то девочке и поцеловал её, бросившись назад к машине как раз в тот момент, когда постовой искал чтото перед “Chevy”. Эксцентричный поступок Джима не остался незамеченным. Полицейский спросил у него документы и, обратившись к девочке, выяснил, что ей было всего 14 лет.
Давай, – сказал Джим, – ну, почему ты не расстреляешь меня? Давай, ну, трахни меня, ты, навозная задница, расстреляй меня!
Как ни странно, полиция отпустила их, хотя и с предупреждением. Путешествие на восток продолжилось.
Через два дня, когда Джим и Феликс вернулись без Фила, все в синяках и царапинах, начались рассказы. Одним Джим говорил, что, приехав в Аризону, они встретили там нескольких индейцев, отправились вместе с ними в пустыню, чтобы выпустить несколько стрел вокруг кактуса пейотля, потому что, если вы сможетенатянуть лук и выпустить стрелу, это значит, что вы достаточно сильны для хорошего путешествия. Потом они жевали пейотль, а после всего Фил решил отправиться в Мексику.
Другим они рассказывали всё иначе, объясняя, в частности, происхождение синяков. По одной из таких версий, Джим, Фил и Феликс никогда не встречали никаких индейцев и никогда не находили никакого пейотля, но вместо этого они встретили нескольких чикагских гопников, которые жили на реке Колорадо и которые не упускали случая поколотить длинноволосых.
В “Columbia” дело не двигалось. Контракт был подписан, и по этому поводу был праздничный обед дома у Робби, но после этого – ничего. Билли Джеймс не смог добиться внимания кого-нибудь из штатных продюсеров “Columbia”. “Doors” продолжали репетировать, играть на случайных вечеринках и прослушивались везде, где только могли.
В декабре на просмотре в киношколе УКЛА, в который были включены и прошлогодние учебные работы Рэя, “Doors” появились на сцене – это было их первое действительно публичное выступление – импровизируя звуковую дорожку с акустическими инструментами. Потом они прослушивались в клубе в Вестчестере, базовой точке “Turtles”, популярной тогда лос -анджелесской группы, но их оттуда выгнали. Подобным же образом их завернули из “Bido Lito’s”, крошечного, но очень хиппового клуба в Голливуде, где довольно долго основной группой была “Love”. Проблема, как им говорили, была в отсутствии достаточного басового звука.
Они стали приглашать на репетиции басистов, но звук был слишком плотным, подобно “Rolling Stones” (они играли много таких песен), или некоторым электрическим блюзовым командам. Они пока не были уверены, что хотели столь сильно изменить свой саунд, и всё ещё прослушивались в клубах без басиста; в начале января им предложили работу в качестве постоянной группы в “London Fog”, маленьком клубе на Сансет Стрип менее, чем в 50 метрах от “Whiskey a Go Go”, у хозяина которого было непривлекательное имя Джесси Джеймс. Увидев снаружи вывеску “DOORS – группа из Венеции” “Doors” были в восторге. В первый вечер, когда они играли в клубе, не было ни одного посетителя.
Условия, предложенные им хозяином, были столь скупы, что, казалось, он пытался хотя бы с их помощью заполнить клуб их друзьями из УКЛА в тот вечер, когда они прослушивались. Поскольку “Fog” не был профсоюзным клубом, как “Bido Lito’s”, нанимали и музыкантов – не членов профсоюза, и клуб не платил им профсоюзного минимума. “Doors” играли с девяти до двух часов ночи, пять отделений за раз с пятнадцатиминутными перерывами каждый час, шесть раз в неделю. За это им платили по 5 долларов каждому в будни и по 10 долларов каждому – по пятницам и субботам. Расплачивались наличными в конце вечера – если у хозяина были деньги.
Близость “Whiskey” никак не влияла на размер и состав аудитории ранних “Doors”. Несмотря на специфическое название, “London Fog” часто посещали, главным образом, моряки, юродивые, сутенёры, наркоманы, одетые в чёрное мафиози и случайные туристы. Все они искали того действа, которое можно было найти и в другом месте.
Между отделениями “Doors” бегали по улице вниз к “Whiskey”, где им разрешалось стоять у входа и смотреть на главных исполнителей, надеясь когда-нибудь стать (как это позже назовёт Джим) “такими же большими, как “Love””, самая популярная тогда андеграундная команда Лос -Анджелеса.
Кроме всего прочего, работа поддерживала их и давала им возможность почувствовать уверенность в себе в процессе совершенствования собственного материала. Сначала Джим всё ещё пытался в паузах играть на губной гармошке и на клавишных (пока Рэй играл на флейте). Но как только он стал уделять больше внимания визуальному представлению, он прекратил играть на инструментах. У Рэя появился клавишный бас “Fender”, на котором он мог играть левой рукой, продолжая правой бить по струнам и вести соло на органе“Vox”, который купила ему “Columbia Records”. Так был решён вопрос с басом.
К февралю в репертуаре группы было не менее 40 песен, из которых около 25 – своих собственных, в том числе “Конец”, который в начале 1966-го года был не более, чем красивой песней о фантастической любви.
Это конец, дорогой друг,
Это конец, единственный друг. Конец
Наших тщательно продуманных планов. Конец
Всего, что было устойчиво, конец.
Нет ни безопасности, ни удивления, конец.
Я никогда не загляну в твои глаза опять.
За исключением “Песни Алабамы”, взятой из мюзикла Брехта – Вайля о славе и упадке предвоенной нацистской Германии “Взлёт и падение Мохагоннии”, песни, которые играла группа, были старой блюзовой классикой и известными рок-хитами, такими, как “Деньги”,
“Человек черного хода”, “Глория” и “Луи-Луи”. Теперь уже Джим пел их почти все.
Шли недели за неделями, Джим становился всё более уверенным в себе. Он не считал, что обладает великолепным голосом (он говорил: “я не пою, я кричу”), но знал, что его вокал становится всё лучше. Группа становилась всё менее застенчивой, Джим драматическим жестом накидывал на микрофон чёрный носовой платок, а затем с чувством вытирал им лицо.
Ещё важнее для “Doors” было растущее чувство их “единения”. Каждый день репетируя, а теперь и играя вместе на публике, три музыканта и певец хорошо изучили способности и возможности друг друга и хорошо этим пользовались. Напористый, чем-то напоминающий церковный, орган “Flash Gordon” Рэя; джазовые барабаны Джона, особенно выделяющие стихи Джима; утончённоеи, по-видимому, импровизированное блюзовое и фламенковое перебирание струн Робби; хрипловатый, неровный, но чувственный тенор-баритон Джима всё это вместе слилось в стиль, намёк на который на демодиске был едва заметен. Ещё долго Джим стоял спиной к публике, поворачиваясь к музыкантам, вновь создавая достигаемое на репетициях состояние, когда, по соглашению с Рэем, они поворачивались друг к другу, чтобы “направить друг другу наши энергии”. С помощью ЛСД, говорит Рэй, “Doors” развивали свой “дух братства”. Большинство музыкантов, которые какое-то время играют вместе и которые уважают творческие поиски друг друга, чувствуют близость, непостижимую для немузыкантов и не-певцов. “Да, – говорит Рэй, – это было то самое. Но в этом была ещё и необычная интенсивность ”.
У них было и необычное партнёрское соглашение, согласно которому всё делилось поровну. Джим писал почти все песни, но он настоял, чтобы при записи в качестве композитора были названы “Doors”, так что авторские гонорары и все другие доходы впредь будут делиться поровну, на четверых. А все решения будут приниматься не большинством, а единогласно.
Джим стал привносить на сцену наркотики, иногда “в себе” (глаза расширены, чувственное восприятие то искажено, то интенсифицировано, эго разбито на части), иногда в карманах, вытаскивая оттуда амилнитрит и суя его себе под нос в тот момент, когда Рэй начинал органное соло. Однажды он вручил амилнитрит всем музыкантам, когда группа начала играть “Маленького красного петуха”; а дойдя до строк “собаки залаяли, волки завыли”, Рэй залаял, Джон завыл, а Джим упал со сцены. В другой раз, вдрызг пьяный, Джим повернулся к какойто группе тинэйджеров, придумывая новые слова в “Глории”, добавляя строки: “и затем она приходит на мой этаж / Она приходит в мою постель / Она приходит ко мне в рот…”
