Озеро зыбью поморщилось.
Голоса проявились отдельные.
Слова отличимые:
– Не ухо-дииии-тя... Она поор-ченая... Мы жа... не в пример... луууачша...
– Это кто?
– Бабы, – сказала. – С текстильной фабрики. Безмужичье у них. Вот и выходят на берег, зазывают кого ни есть. Вася-биток уж на что зверь, и тот опасается. Теперь долго не утихнут – мужиков учуяли.
И пошагала проворно.
Друг за нею.
Я за другом.
За нами стон над водою: толчком в спины.
Этот стон у нас... как-то зовется?
Мелодия сквозь зубы.
Плач баб по мужикам – выбитым, сбежавшим, спившимся, сгинувшим, незаведённым, незавезённым, поманившим, поматросившим, проклятым, постылым и желанным.
Время всё утишает.
Расстояние – тоже.
Мы уже бежали за белой рубахой, что мелькала проворно впереди, ветви били по лицу, корни цеплялись за ноги, но нам было нипочем. Через кусты колючие, через сучки цеплючие, через стебли мясистые и буреломы непролазные, через гниль заваленных стволов и хруст сухого валежника – не удержать. Рёв звериный, шип змеиный, крик совиный! Нас заманивало, затаскивало, затягивало без возврата: обаяние-чарование, обольщение-ошаление, – нам не впервой!
Ночи темные.
Луны круглые.
Тени бледные.
Годы светлые.
Мы добежали до высоченного забора, до невидной его калитки, куда она и проскользнула, прогремев на прощание засовом.
– А мы? – завопил потрясенный мой друг. – А я?.. Не поговорили, не насмотрелись, адресами не обменялись.
Она глядела на нас через частый штакетник. Строго и придирчиво.
– Вам нельзя, – сказала. – У вас свой путь.
И пошла прочь, наклонив голову, белым мелькнула через кусты.
Мой невозможный друг запричитал по-старушечьи, тонко, нараспев, голову потеряв от обиды:
– Ворота заперты, двери затворены, столы не приготовлены... Это с какого позволения ворота запираете, двери затворяете, столов не приготовляете?.. Если хочешь знать, – сказал вдруг запальчиво, поперек причитаний, – я ее уже люблю!
И полез через забор.
Я за ним: пропадет еще.
6
Домики стояли на пригорке, как на открытой ладошке.
Темные.
Безжизненные.
Заколоченное наглухо.
Доски на окнах – крест-накрест.
Мы шли сторожко открытым пространством. Песочница. Качели. Низкие скамейки. Ссыпавшийся песочный куличик. Позабытый совок. Лист мертвый, никем не сметаемый. Грусть оставленных помещений.
Мой друг обернулся: глаза от восторга шалые.
– Еды завезем! Водки натаскаем! Дров наколем! Капусты насолим! Огурцов. Картошки в подпол. Консервов разных. Книги. Разговоры. Музыка. Снегу по пояс. Проживем до весны – хрен кто узнает.
– А милиция?
– Вот– твоей милиции.
Руку показал по локоть.
Кто-то глядел на нас из темноты. Тяжело и давяще. Как к месту гвоздил.
– Это чего? – говорю.
– Луна.
– Луна наверху, а оно сбоку.
– Всё-то тебе чудится.
Он уже раскачивался, стоя на качелях, отмахивал выше и выше, с торжеством оглядывал окрестности.
– Царство, – говорил под взмах. – Заколдованное. Красавица, – говорил под другой. – Спящая. Поищем, – говорил. – Поцелуем. Разбудим по надобности.
– Красавица, – говорю, – не спит. Она в озере купается.
– Ну и что? Искупается – снова в постельку.
И захлебнулся слюной.
– Чтобы перезимовать, – говорю, – нам мало одной красавицы. Хорошо бы две.
– Тебе-то зачем? – сказал он заносчиво с высоты качель.
Кто-то глядел на нас из-за ближнего домика. Злобно и пугающе. Даже зрачком вроде блеснул.
– Видал? – говорю.
– Видал.
– Это чего?
– Может, хозяин здешний?
И рот захлопнул.
– Какой, – говорю, – хозяин?
А оглянуться страшно...
Тут он подлетел повыше:
– Ой! – говорит. – Свет в окошке.
И мы пошли на свет.
Открылся дом – в стороне от прочих, окно приотворенное, занавеска отдернутая, женщина в белом, задумчиво склонившая голову. Сидела, ничего не делала, как гостя ждала.
Мой невозможный друг крутнулся на каблуках от возбуждения, кинулся к заглохшей клумбе, стал рвать под корень мелкие, привядшие уже астры. Нарвал, обобрал вялые лепестки, подошел, крадучись, к окошку, кинул цветы внутрь.
– Ваня! – горлом крикнула женщина, рывком отпахнула створки. – Ваа-ня!..
А глаза – в поллица.
– Это кто, – хрипло, – сделал?..
Опадала, увядала, усыхала в размерах.
– Я.
– Зачем?
– Захотелось.
Оглядела его, как прожгла:
– Ну, спасибо. Будет тебе за это нечаянная радость.
– А мне?
Оглядела и меня.
– Про тебя не скажу. Ты для меня – с лица темен.
Ушла в дом, сказала оттуда:
– Найдите медпункт. Там отперто. – И добавила глухо, подрагивая, лицом зарывшись в цветы: – На вдовий двор... хоть щепку брось...
