– С тобой‚ – сказал‚ – непонятно. Нет твоей могилы и никогда не было.
– Ладно уж. Что‚ что‚ а могила должна быть.
– Должна. А ее всё равно нет.
А сам уже оглядывал его внимательно‚ с пытливым интересом‚ глазом косил под куртку‚ ноздри раздувал хищно.
– Темнишь‚ старик. Нюхом чую: темнишь.
Раскроем главный его секрет: завтрашний старик убивал одиноких знаменосцев. Он их выискивал‚ он их вынюхивал‚ он к ним выскакивал из засад-убежищ‚ чтобы настичь и покарать. За ними‚ за одинокими‚ могут увязаться проходимцы‚ возомнившие о себе слабоумные‚ которые ищут любое незаплеванное еще знамя – соблазн для ведущих и соблазн для ведомых‚ чтобы повести за собой восторженные толпы. Он был завтрашний старик‚ этот старик‚ и он выскакивал из опоганенного будущего‚ он мстил сегодняшним за завтрашнее‚ искал‚ находил и убивал одиноких знаменосцев. В первую очередь одиноких знаменосцев. Которые опаснее всего!
Брел по травяному склону пиджак-человек с орденскими планками‚ судорожно суетился под подкладкой в поисках самого себя:
– Покатилло не видали? Покатилло не встречали? Шырк! – и в траву. Шмыг! – и в листву. А кто-то‚ может‚ поднял. Кто-то спрятал. В хозяйстве пригодится.
– Покатилло‚ – подпугивали на всякий случай. – Шел бы ты мимо‚ Покатилло‚ глаз не застил.
– Я не Покатилло‚ – с надрывом сказал Покатилло. – Покатилло из штанов выпал. Я теперь Рабинович.
И заплакал. Слезу по щеке размазал. Штаны рванул в отчаянии‚ расширяя дыру:
– Все выпадали. Все сами выскакивали. Один этот держится – не прогнать...
– Как же я выпаду? – сказал Рабинович из прорехи. – Как же я выпаду‚ как? Кто тогда в штанах останется‚ ой‚ не смешите меня‚ кто?
Дрогнула скамейка.
Что-то уселось во мраке‚ на дальнем ее конце‚ через пару метров или пару бульваров. Дышит тяжело‚ с перебоями‚ сопит‚ отдувается тюленем‚ упрямо лезет по скамейке‚ студенисто переливаясь в незаполненной форме. Вот так они подбирались к заповедному его пространству‚ – так‚ только так! – чтобы загадить прелестный уголок на карте‚ много зеленого‚ извилисто-синего‚ брызгами голубого‚ а оно трепетало в ожидании‚ беспомощно распластанное‚ навечно привязанное к бумаге. И не защитишь‚ не спасешь‚ не растопыришь руки‚ уберегая от напасти: у них уже припасены бипланы‚ у них дирижабли‚ у них тракторостроение на подъеме. Где ты теперь‚ замордованное мое пространство? Что они сделали с тобой?..
– Пора‚ – сказал старик и легко подпрыгнул. – Эта ночь последняя.
Они не ответили.
– Выходим из окружения‚ – сказал. – Сегодня или никогда.
На Гоголевском это было‚ на выходе с Гоголевского: первые шаги по кольцу‚ конца у которого нет.
Он шел первым‚ завтрашний старик‚ сторожко и с опаской: сучок не хрустнет‚ камушек не простучит‚ шел – пластался по стволам‚ разведывал дорогу‚ выглядывал приметы‚ наслаждался движением‚ сноровкой‚ риском.
Следом поспешал вчерашний старик‚ мягким‚ округлым колобком‚ чтобы не отстать ненароком‚ не потеряться в потемках‚ и всё улыбался чему-то‚ всё щурился‚ угадывал на слух тайные шелесты невидных знамен.
Подпрыгивал на деревяшке старик сегодняшний с упрямо зажмуренными глазами. Зудела кожа под знаменем-компрессом. Натирал культю протез. Пот не просыхал на лбу.
Время у нас такое. Судьба такая. Эпоха.
Невидимые знаменосцы уныло бредут позади.
И гениальный топтун по кличке Волчара привычно шагнул следом.
ГОГОЛЕВСКИЙ – НИКИТСКИЙ – ТВЕРСКОЙ
1
По Гоголевскому бульвару‚ по верхнему‚ травой поросшему склону‚ потайной партизанской тропой уходили три старика.
Мало кто знает‚ мало кто пробовал‚ мало кому дано пройти до конца‚ но если невмоготу‚ если невтерпеж‚ и кровь густеет от ярости‚ и боль тупая в затылке‚ и сердце прихватило в горсть: иди‚ и ты найдешь‚ иди‚ и ты пройдешь‚ иди – чего встал? – из лабиринта один выход – в другой лабиринт.
Липы затихшие.
Желтизна провисшая.
Лист под ногой шуршащий.
Вкрадчивый холодок с неслышной реки.
На Гоголевском это было‚ на милом‚ теплом от прикосновений Гоголевском‚ а казалось‚ в лихолетье‚ в междуцарствие с двоевластием‚ а похоже в татарчину да в неметчину‚ будто дреговичи‚ кривичи‚ вятичи в брянских лесах‚ в половецкой степи‚ где носится в воздухе вечно дозорное‚ привычно каждодневное‚ от недоверия‚ неприятия‚ пугливой ненависти: 'Стой! Кто идет?' И – 'Ни с места!' И – 'Стрелять буду!' А там шорох наплечного ремня‚ вкрадчивый чмок затвора‚ треск ореха – одиночного выстрела.
На Гоголевском это было‚ в сумерках на Гоголевском: три зыбкие тени.
– Три не три‚ – сообщил Волчара‚ гениальный топтун-самоучка‚ с ленцой поспешая следом‚ – а со мной всегда больше. Вот я вам историю расскажу‚ чтобы путь скоротать. Опыт передать. Квалификацию повысить.
И все приготовились слушать. Любящая жена-домоседка. Старательные детки-отличники. Старики на скамейках.
– Что-нибудь про любовь‚ – попросили кокетливо.
– Можно и про любовь.
И отсморкался‚ как отстрелялся‚ в кусты.
– Вызвали меня по тревоге‚ дали девицу в напарники. Это‚ говорю‚ что еще за фифа за такая? А они: 'Это она снаружи фифа. А внутри майор'. Я‚ говорю‚ больше люблю наоборот: когда снаружи майор‚ а разденешь ее – фифа. 'Чего вы любите‚ – говорит она‚ – то позабудьте. Раздевать будете по команде'. И мы пошли на задание.
– Мой Лёлик‚ – доложила жена-домоседка‚ – всех шпионов почти обезвредил. Новых не поспевают завозить.
– Наш папа‚ – доложили детки-отличники‚ – пример для подрастающего поколения. Он нам диверсанта обещал подарить‚ в школьный живой уголок‚ и мы засушим его на память.
Охнули бульвары‚ ахнули и ухнули‚ чмокнули напоследок‚ будто рассолом запили:
– Если враг не сдается‚ его уничтожают. Если сдается, уничтожают‚ но не сразу. Если он не враг, реабилитируют посмертно.
Три старика убегали во мрак: ходко‚ шустро‚ неуклонно.
– Продолжаю‚ – сообщил Волчара‚ переждав восторги. – Взяли мы след‚ повели клиента на поводке. Он впереди‚ мы с фифой следом. Вышел клиент в парк‚ сел на скамейку‚ а там другой сидит – ждет. И разговор пошел из бороды в бороду: 'Самиздат – подписант – права человека...' Фифа на это пыхнула‚ дугой выгнулась‚ позицию приняла: стрельба лежа. 'Расстегивай!' Я расстегиваю. 'Развязывай!' Я развязываю. 'Стаскивай!' Я стаскиваю. 'Дальше!' – а дальше и нечего: майор в собственном соку. 'Поехали! Для отвода глаз'. Извините‚ говорю‚ моральный кодекс имею: с чужими ни-ни‚ да и вы‚ вроде‚ девушка. 'Я не девушка‚ я майор. Меня можно'. Ну‚ поехали – поперек кодекса. Клиенты беседуют‚ я еду‚ фифа на связь выходит.
