– У меня нет такого номера...
Шпильман молчит‚ не желая признаваться. Затем откликается:
– У меня есть. Но звонить уже некому…
Событие отнимает силы‚ а потому они снова располагаются под деревом. Сидят. Поглядывают на телефонную будку.
– Какие глупости! Чего мы ждем?
– Ждем Наву‚ – отвечает Шпильман. – Которая может подойти.
– Что мы ей скажем?
– Что к разговору с любимым – там‚ в облаках – не опаздывают. Разговор с любимым надо еще заслужить.
Встает. Говорит решительно:
– Пошли. Хочу поглядеть на ежа.
8
Поднимаются на лифте. Заходят в номер.
– И правда‚ ежик...
Садится на пол‚ пальцем проводит по спинке:
– Почему не сворачивается?
– Он не боится.
Уточняет:
– Меня не боится?
Хочется ей угодить‚ но Шпильман сдерживается:
– Он старый. Ему не до этого.
Взглядывает на него: 'Спроси – я отвечу'. Затем начинает:
– В школе задали написать сочинение. О животных. Я выбрала ежика‚ стала выдумывать‚ как он пришел из леса‚ потыкался носом в дверь‚ и мы подружились. Пела ему песни‚ делилась сладостями и секретами‚ а он спал возле моей кровати‚ сторожил сны одинокой девочки‚ хранил ее тайны, отгонял пауков‚ которых боялась... Мама отправила меня в магазин‚ вышла на улицу‚ а ежик – настоящий‚ не выдуманный – сидит на ступеньках возле двери и ждет. Меня ждет! Словно вызвала его к жизни... Принесла домой‚ накормила; он бегал по балкону‚ залез затем в коробку и заснул. И я заснула‚ такая счастливая! Утром выхожу на балкон‚ а ежика нет. Где он? Куда сбежал? Как спустился по стене с третьего этажа? Сочинение осталось недописанным...
Поднимается с пола:
– Ежи, говорят‚ склонны к самоубийству. Ежи – они подвержены.
Берет Шпильмана за руку‚ разглядывает ладонь:
– Бугорок власти неприметен. Бугорок печали завышен. Линия ума проглядывает. Линия любви впечатляет. – Хмурится: – Линия жизни очень уж коротка...
– Линия жизни давно закончилась‚ – поправляет Шпильман. – В моем доме живет прорицатель‚ к которому съезжаются отовсюду‚ – каждому хочется заглянуть в послезавтра. Как увидит меня‚ так удивляется: 'Ты еще жив? Отчего бы это?' – 'Некогда‚ – говорю. – Мне некогда'.
Идут ужинать.
Наполнены едой прилавки‚ кастрюли‚ блюда с подносами‚ – когда только успели наготовить‚ когда сумели разложить? По соседству с сослуживцами разместился Шпильман‚ ждет продолжения разговора. Поели‚ выпили кофе‚ беседуют на заданную тему. 'Кто сказал‚ что жить надо экономно? Не уменьшают там‚ где можно увеличить...' – 'Живу – значит желаю. Взамен потраченного появится иное‚ не хуже прежнего...' – 'Бывает ли человек‚ обделенный желаниями?..'
Голос с трещинкой‚ который не спутаешь с другими:
– Это я. Тот человек.
Шпильман поворачивается к ним:
– Извините‚ но я опять подслушал разговор. И у меня есть добавление.
Смотрят на него с интересом – четверо мужчин‚ женщина.
– К старости‚ – начинает Шпильман‚ – к подступлению граничной отметки желания меняют свои направления. Повышается интерес к самому себе‚ к телу своему‚ к ощущениям. Восстанавливается способность удивляться.
Женщина глядит неотрывно‚ прикусив губу. 'Отведи глаза от меня‚ ибо они волнуют меня...' Говорит‚ как требует:
– Поясните.
– Жизнь обрывается в незавершенности желаний‚ – не спросится ли с нас за это?
Мужчина в кипе возражает‚ как отталкивает:
– Смотря какие желания...
Она встает из-за стола‚ идет к выходу. Шпильман шагает рядом:
– Оставьте за мной привилегию – распахнуть дверь перед дамой. Тогда и я феминист. И я.
Спрашивает его неожиданно и врасплох:
– У тебя есть подруга?
Шпильман молчит.
– Вопрос снимается.
Шпильман отвечает с заминкой:
– Встречаюсь порой с милой женщиной. Может, старый стал и потому цепляюсь за нее‚ а может, это любовь...
9
…закрывая дверцу машины‚ замешкавшись‚ он повредил себе нос – в том краю‚ откуда приехал. 'Конечно‚ – сказали в больнице. – Еврейский нос. Курносый – не повредил бы'. Обыграл с удовольствием занятное происшествие: 'Был он не замешкавшись. Был он задумкавшись'. И порадовался на невозможное слово‚ несмотря на жгучую боль…
Живущий поодаль устраивается на скамейке у воды. Лицом к неблизкой звезде – колкой соринкой в глазу, утягивающей и усыпляющей, словно на сеансе гипнотизера.
Опускается туман на горькие воды. Белизной укутывает пространства. Заката нет‚ рассвета не будет‚ не предвидится‚ возможно‚ ничего‚ поражающего воображение. В воздухе порхают слова‚ которые незнакомы. Никто не бегает за ними с сачком‚ и они легонько опускаются на берег‚ ветром сдуваются в воду и уходят на дно‚ обрастая крупицами соли. В отдалении звонит телефон из одинокой будки. Долго звонит‚ настойчиво‚ затем умолкает.
– Арафель… – говорит, вслушиваясь, чтобы порадоваться без спешки на обретенное слово, без спешки погрустить об иных, ему недоступных. – Димдумим… Хошех-афела…
Возможно, он уже дремлет, и проявляется Аш-два-о в смытых очертаниях, старый учитель химии. Зачитывает из пухлой тетради, колыхаясь на воздушных потоках:
– 'Есть разница между свободным человеком, попавшим в рабство, и рабом от рождения, который пытается стать свободным. Первому не опуститься до второго. Второму не подняться до первого…'
Допрашивает с пристрастием:
– Кто ты таков, друг мой? Во что обратился с годами? До кого поднялся и куда опустился?
Живущий поодаль отвечает, как на уроке:
– Предпочитатель бесполезного – вот кто. Который отбирает слова без порока‚ выжившие и убереженные, как отбирают камни для украшений. Заключает в приличествующие им оправы, подвешивает на цепочках предложений – восторгом и томлением для ценителя…
…способного отличить подделку от редкостного кристалла отменной чистоты. 'Поелику' – словно горный хрусталь‚ ясный на просвет‚ в серебряной витой оправе. 'Фиал' – в чеканном узоре‚ тлеющим изнутри угольком рубина‚ врачующего сердца и мысли. 'Сонмы', 'бармы'‚ 'кинвалы' – резной камеей на агате‚ завитком пряди‚ всплеском горной струи‚ строгой чистотой линий. Среди ревностных его клиентов и незрячие собиратели звуков: слово для них путеводной нитью‚ амулетом и талисманом‚ беспокойством и
