выехал, прошли чуть ли не сутки, и я удивился, почему не наступает день. Который час? Я машинально сунул руку в карман и тут вспомнил, что мои часы отобраны «чертями»…
Я совсем оправился, и безумная злость на этих бродяг вдруг вспыхнула в моем сердце. Как! Ограбить и чуть не убить меня, грозу всех воров и разбойников! Меня, такого сильного, здорового и способного сыщика, которого так отличает начальство! Постойте же!
Легко понять, что приехал я на свою городскую квартиру в самом отвратительном состоянии духа. Обругал ни с того ни с сего вестового, промешкавшего отворить дверь. Не ложась в постель, до семи часов утра проходил по кабинету, обдумывая план поимки грабителей. О ночном происшествии я решил не сообщать ни моему начальнику, у которого, по обыкновению, был утром с докладом, ни моим подчиненным.
Благодарить Бога и судьбу за спасение от смерти, к стыду своему должен признаться, мне и в голову не приходило. Оправданием мне может служить моя молодость (мне было тогда всего двадцать семь лет) и задетая репутация опытного и находчивого сыщика.
***
Следующий день показался мне бесконечно длинным. Когда стало смеркаться, я отдал распоряжение о том, чтобы двенадцать полицейских, переодетых в гражданскую одежду, вышли в ночной обход.
У Новосильцевской церкви я разделил моих людей на четыре группы и назначил каждой район ее действий.
Предписано было осмотреть в Лесном, в Первом, Втором и Третьем Парголове все постоялые дворы, харчевни и разные притоны, подвергнув аресту бродяг и вообще всех подозрительных с виду людей.
Результаты облавы были ничтожны. Трое арестованных бродяг оказались мелкими воришками, ничего не имеющими общего с шайкой грабителей.
Голодный и промокший насквозь – всю ночь шел мелкий дождь – я еле добрел до дома и после пережитых волнений и двух бессонных ночей заснул как убитый.
Первая неудача однако не разочаровала меня.
На другое же утро я командировал во Второе и Третье Парголово трех смышленых полицейских чинов, поручив им разведать у местных крестьян о всех подозрительных лицах, замеченных в этом районе. На всякий случай я сообщил в общих чертах приметы ограбивших меня разбойников, не дав, конечно, понять, что жертвой их нападения был я сам.
Прошло еще четыре дня, но все предпринятые мной розыски не имели успеха. Разбойники как в воду канули.
Наступило воскресенье, и я отправился на дачу. На этот раз я не торопился с отъездом в город и пробыл в Парголове до трех часов ночи.
Возвращался я ночью домой по той же дороге, на той же лошади, но, имея в кармане кастет и хороший револьвер, я был далеко не прочь еще раз повстречаться с моими знакомыми незнакомцами. К моему сожалению, встречи с «нечистой силой», так нагло ограбившей меня, не произошло, и я без всяких приключений доехал до города.
Вскоре после этого семья моя переехала с дачи, и мои поездки в Парголово прекратились.
Подошла осень. С каждым днем мой квартал все более и более оживлялся. Бездомные и любители чужой собственности роем возвращались с лона природы на старое пепелище. Следствием этого всегда было занесение в уголовную хронику Петербурга длинного ряда преступлений, от мелких краж до кровавых убийств включительно.
Эта волна столичных происшествий волей-неволей отвлекла меня от поисков парголовских грабителей. Пришлось все силы наличного полицейского состава сосредоточить на розысках исключительно в столичном районе.
Судьба как бы нарочно поддразнивала меня. Мне удалось в один день раскрыть два запутанных преступления, «накрыть» убийц и ночью на допросе добиться от них чистосердечного признания, но напасть на след парголовской шайки так и не удалось.
В довершение ко всему некоторые из моих близких знакомых успели заметить отсутствие известной им цепочки и часов с моими инициалами. Видя меня часто в дурном расположении духа, они стали надо мной подтрунивать, объясняя исчезновение вещей проигрышем в карты. Другие же, с более фривольной фантазией, решили, что у меня есть на стороне «интрижка»…
Неуспех розыска угнетал меня.
***
Прошло около двух недель. На одном из утренних докладов у обер-полицеймейстера графа Шувалова он передал мне телеграмму со словами:
– Съездите в Парголово, произведите дознание и сделайте что нужно для поимки преступников.
Телеграмма была такого содержания:
«В ночь на сегодняшнее число на Выборгском шоссе ограблена с нанесением тяжких побоев финляндская уроженка Мария Рубан».
Поручение это пришлось мне не по сердцу. И по Петербургу у меня было множество дел, а тут еще ехать в пригород ради какой-то ограбленной чухонки…
Но граф не переносил возражений, а потому не оставалось ничего делать, как покориться.
Узнав о местожительстве потерпевшей, я на своем иноходце за два часа доехал до деревни Закабыловки. Стоявшие у ворот одного из одноэтажных домов нижний чин и человек пять праздных зевак без слов подсказали мне, куда завернуть лошадь.
В избе я увидел знакомую мне картину. В переднем углу под образами сидел, опершись локтями на деревянный крашеный стол, становой пристав, строчивший протокол. Поодаль, около русской печи, за ситцевой занавеской громко охала жертва. Тут же суетился маленький юркий человек, видимо, фельдшер, и две какие-то бабы голосисто причитали на разные тона.
Подождав, пока больная пришла в себя и несколько успокоилась, я приказал бабам прекратить завывания и приступил к допросу.
– Ну, тетушка, как было дело?
– Нешиштая шила!.. Шерти, шерти! – заговорила, своеобразно шепелявя, избитая до полусмерти баба.
– А!.. Нечистая сила! Черти!
Внимание мое вмиг удвоилось, и я принялся за обстоятельные расспросы.
Вот что на своем своеобразном русском языке изложила чухонка:
– Отъехала я верст пять от казарм – час-то был поздний – и задремала. Проснулась – лошадь стоит. Стала я доставать кнут, да так и замерла от страха. Вижу, по бокам телеги стоят три дьявола с черными, как вакса, рожами, языки огненные и хвосты лошадиные! Как лютые псы бросились они на меня и начали рвать на мне одежонку… Кошель искали. А как нашли мой кошель. так вместе с карманом и вырвали. А в кошельке-то всего, почитай, гривен восемь было. Ну, думаю, теперь отпустят душу на покаяние, да не тут-то было! Осерчал, видишь ты, один, что денег в кошельке мало, затопал копытами, да как гаркнет: «Тяни со старой шкуры сапоги, ишь подошвы-то новые!» И стал это он, сатана, сапоги с ног тянуть, да не осилить ему. Ругается, плюется, а все ни с места. Сапоги-то не разношены были, только два дня назад куплены… Собрался он с духом, уперся коленищем мне в живот, да как дернет изо всей силы, я уж думала, ногу с корнем оторвал, да только сапог подался. Тогда другой-то, который держал меня за горло, придавил коленом грудь и говорит: «Руби топором ногу, если не осилишь». Захолодело мое сердце, как я услышала, что сейчас ногу мою будут рубить. Да, видно, Богу не угодно было допустить этого. Дернул еще раз окаянный, сапог-то и соскочил. А потом бить меня стали. Избили до полусмерти и в телеге стали шарить. Молоко-то все и вылакали. А после, батюшка ты мой, подошел ко мне вплотную самый страшный из них, выпятил на меня свои звериные глазища да и говорит ласковым голосом: «Ну, Божья старушка, получи-ка от меня на чаек за молочко и сливочки». Да как хватит кулачищем меня по шее… Что было со мной дальше, не помню. Очнулась – лошадь моя у ворот избы стоит, а сама я лежу на дне телеги и на бок повернуться не могу. Голова трещит, а ноги и руки так болят, точно их собаки грызут. Спасибо, соседи увидали да на руках сволокли в избу.
Старуха, охая и крестясь, опять завопила на разные голоса.
