«угол».
Я мобилизовал своих агентов женского пола. В подвальном помещении дома де Роберти близ Сенной площади держал квартиру из одной комнаты и кухни отставной фельдфебель Горупенко. Сам Горупенко с женой и четырьмя детьми ютился в комнате, а кухню отдавал под «углы» квартирантам. Таких квартирантов в кухне проживало до восьми человек. Теперь же, по случаю летнего времени, было лишь четверо: официант из трактира «Бавария», повар-пьяница без места, хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места.
К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих самых опытных агентш, Федосова, выдававшая себя за работницу на папиросной фабрике Жукова, где она действительно работала раньше, до своего замужества. Вечером, когда все квартиранты были в сборе, новая жилица, как водится, должна была справить новоселье, то есть поставить водку и закуску. Когда мужчины перепились и разошлись по углам, женщины разговорились.
– Охота тебе, милая, по стиркам-то ходить,– начала разговор Федосова.
– Да я и на хороших местах живала,– ответила несколько подвыпившая подруга, – да нигде из-за «моего» не держат – больно буен. Придет проведать да и наскандалит. Ну а господа этого не любят.
– А он солдат али пожарный, твой-то?
– Из солдат, милая! Уж три года с ним путаюсь, ребенка прижила. Каждый месяц по четыре целковых чухонке даю за него.
– А отец-то помогает?
– Как же, как придет, бумажку, а то и две сунет. «Пошли, говорит, нашему-то…» Вот, приходил недавно, франтом вдруг разрядился… Да и мне вдруг принес полусапожки и два бурнуса. «Где ж ты,– спрашиваю,– столько пропадал?» «А там,– говорит,– был, где меня теперь нет…»
Марья Патрикеева, так звали девушку, сладко зевнула.
– Двенадцатый час,– проговорила она.
Женщины разошлись, несмотря на то, что Федосову рассказ, понятно, заинтересовал.
На следующее утро Патрикеева пошла на поденную работу, а Федосова – ко мне.
Вечером, часов в десять, обе женщины опять сошлись, но разговор у них не клеился.
– Что ты. Маша, сегодня скучная такая? О солдате своем, что ли. взгрустнула? – начала разговор Федосова.
– Пожалуй, что ты и угадала. Яша-то мой опять за старые дела принялся…
– Ну, об этом кручиниться нечего. Было бы дело-то прибыльное, а он, видишь, какие тебе полусапожки в подарок принес.
– Так-то оно так, а все опасливо. Я ему и сказала, как он мне недавно часы с цепочкой принес. «Яша,– говорю ему,– опять ты за темные дела взялся, смотри, не миновать тебе Сибири!»
– Ну а он-то что на это сказал?
– «Молчи,– говорит,– дура! И в Сибири люди живут».
– Молодец! Храбрый, значит!.. Хоть бы одним глазком взглянуть мне на дружка-то твоего, страсть это, как я обожаю военных людей. У меня самой военный…– с воодушевлением произнесла новая «подруга».
– На этой неделе обещался побывать. «Жди,– говорит,– около ночи».
Все эти сведения были переданы мне, и я, не сомневаясь, что напал на настоящий след, велел строго следить за домом де Роберти, а сам каждый вечер поджидал прихода Григорьева. Но время шло, а тот все не являлся. Маша сильно тревожилась и несколько раз высказывала Федосовой свои подозрения, не попал ли ее Яша в полицию.
***
Прошла неделя. На восьмой день, взяв с собой городового, отправился я на свой пост. По дороге, около дома де Роберти, мы нагнали человека в пиджаке. При взгляде на него в полуоборот я вздрогнул… Рост, белое лицо с маленькими темными усиками, большие наглые глаза и родимое пятно на щеке… «Это он!» – подумал я. Нельзя было терять ни минуты.
– Это ты, Соловьев? – откликнул я его.
– Да, я,– послышался ответ.
И когда мужчина обернулся, мы оказались лицом к лицу.
Я схватил его за руку, которую он уже опустил за пазуху, где, как потом оказалось, у него был нож. Городовой ударом в бок сбил Григорьева с ног. Подбежали дворники, и общими усилиями нам удалось крепко скрутить его руки веревкой.
***
На следующий день после этого ареста был разыскан татарин, которому Патрикеева продала вещи, а затем были найдены заложенными серебряные часы с цепочкой, из-за которых и был задушен ученик часовых дел мастера Иван Глазунов. Преступника оставалось только уличить и добиться от него признания.
– Яков Григорьев! – начал я свой допрос, оставшись с ним в кабинете с глазу на глаз.– Ты обвиняешься в побеге из этапной Царскосельской тюрьмы, в убийстве чухонца Лехтонена на Выборгском шоссе и ученика часовых дел мастера Ивана Глазунова с ограблением, а также в краже платья и часов у купца Юнгмейстера, близ Выборгской заставы.
– Что из тюрьмы бежал – это верно, а в другом не виноват,– ответил он.
– Ну а откуда же ты взял часы, которые были найдены при обыске?
– В магазине купил… А где, в каком месте – не припомню.
– Ну а вещи, которые ты передал Марье Патрикеевой для продажи? Тоже купил?
– Никаких я ей вещей не передавал. Все врет баба. И затем на все вопросы, где он находился все время с момента побега, Яков отвечал: «Не припомню» или «Был сильно выпивши и потому ничего не видел и не слышал».
– Вот, ваше благородие! – вдруг нагло проговорил он.– Вините вы меня в разных злодействах да разбоях, а кто что видел? Против меня никаких улик нет! Хотите, видно, невинного человека запутать! Если бы я был уж такой душегуб, так мне бы Ничего не стоило вот эту чернильницу взять, пустить в вашу голову да и бежать отсюда. Семь бед – один ответ!
– Бросить в меня чернильницей ты, пожалуй, и мог бы, да бежать-то тебе не удалось бы. У дверей тебя городовой встретит,– проговорил я, в упор глядя на Якова.– А что свидетелей нет… так ты их увидишь.
Я позвонил. На зов явился городовой.
– Сколько у нас арестованных?
– Шестеро,– ответил городовой.
– Введи их сюда.
Когда все шестеро были введены, я поставил их рядом с Яковом, который с изумлением глядел на все происходящее.
– Введи сюда Ахлестову,– сказал я.
Когда вошла Ахлестова, я обратился к ней:
– Ахлестова, вглядитесь в лица всех этих семерых людей. Не признаете ли вы среди них того человека, который пил с вами водку в сторожке на огороде на Выборгской стороне, в день убийства вашего брата?
Ахлестова внимательно стала всматриваться в лица стоявших перед ней и затем без колебаний подошла к Якову Григорьеву.
– Этот самый человек! Я бы его из тысячи признала…
– Ври больше! – со злобой в голосе, стараясь, однако, скрыть растерянность, сказал Григорьев.
– Введи теперь сидельца из трактира «Старушка»!
Ввели сидельца.
– Вы показывали, что двадцатого числа в вашем заведении пьянствовал Иван Глазунов, убитый в ту же ночь, в обществе неизвестного вам человека. Вглядитесь внимательно в лица стоящих перед вами, не узнаете ли вы в ком-нибудь из них того незнакомца?
– Это они-с будут! – решительным тоном сказал сиделец, подходя к Якову.
Шестерых арестантов увели, и я опять остался с глазу на глаз с Григорьевым.
